Ласточка на запястье. Даша Моисеева

на всех остальных, строя из себя философов, хотя вся их философия просыпается только во время тоски или когда бутылка под рукой.

      – Он и не засыпал. – Зоя сделала жадный глоток, а после, отпустив бутылку, протёрла горлышко рукавом свитера, торчащего из курточки. – Его нагло задушили и избили где-то в подворотне.

      Она протянула бутылку Кириллу, и тот, улыбнувшись, принял её. Немного подержал в руках, а затем сделал небольшой глоток. Такой знакомый вкус и аромат. Она его любила. От этих мыслей даже мерзко стало. Захотелось в ту же секунду разбить её. Увидеть эти мелкие осколки, что останутся от её любимого вина. О, да. Ему это доставит удовольствие. Большое удовольствие. Он уже замахнулся для броска, но Зоя ловко схватила его за руку, тем самым предотвратив "трагедию".

      – Что? «Так плохо?» —изумлённо спросила она, аккуратно забирая у него вино. – Вино-то за что?

      Кирилл закрыл лицо красными от холода руками. Целый год он не общался с этими ребятами, и вот теперь они сидят и вместе пьют алкоголь. А с чего всё началось? С его сообщения в старый общий чат класса? Нет, скорее, с её сообщения и месяца, который он безвылазно провёл в своей комнате, играя в игры и питаясь едой быстрого приготовления. Потом пошло желание общения, ностальгия по школьному времени, просмотр школьных снимков. Затем сон. И вот он, очнувшись на полу в пять часов вечера, пишет жалобное: "Мне хреново. Кто-то ещё тут?" Потом, спустя час, пришло ответное: "Нам тоже. Приходи на Лысую гору через час. Возьми вино". И вот он наспех моет голову и идёт к ним в предвкушении хорошего вечера.

      – Плохо, – охотно ответил он, и тут язык, то ли от алкоголя, то ли от месяца одиночества, развязался, – Машка бросила меня, не дождавшись месяца. Месяца! Столько слов, обещаний. Я пять лет бегал за ней. С первого класса. Затем семь лет отношений, планы на будущее… Она писала такие письма. Такие письма! В армии все завидовали. А в итоге что? Что в итоге? Месяца не выдержала. Месяца! Пришёл к ней, идиот, спрашивать, что да почём, а она с пузом вышла. С пузом, что чуть ли не на нос лезет.

      Он тихо заскулил, чувствуя к себе отвращение. В памяти вырисовывался образ Маши. Её светлые длинные кудри и хитрые зелёные глаза. Губы, похожие на налитую вишню. Аромат дешевых духов. Её фигурка в выпускном голубом платье. Её когда-то милые черты вдруг в одно мгновение стали невыносимыми, а душа наполнилась ядом злобы. Бросила. Бросила и обманывала. Он месяц скулил, как последняя дворняга, запертый в четырёх стенах. А она стала мамой и даже за парня того выскочила. Парень щуплый такой, на наркомана похож, а она красивая, в платье белом, с кудрями, макияжем. Он свято верил в то, что после родов она будет толстой и опухшей. Хоть какая-то компенсация за душевные раны и плата за её жестокий обман. Но нет. Цветёт и пахнет, как самый дорогой и желанный цветок, пока он, терзаемый вопросами, гниёт в своей серой коробке.

      – А родители? – осторожно спросила она, поглаживая его по спине. – Родители не поддерживают?

      Короткое хмыканье.

      – Для матери я бездарь, для отца слабак. Даже армия,