Заклятие страхом. Борис Айроевич Саркисов

ответ.

      Рем Павлович оперся на косяк двери, загородив собой вход в дом, и с видом особого презрения разглядывал нежданного гостя в замызганных суконных шароварах, бойко заломленной соломенной шляпе, широком плаще и надетых на босу ногу старых стоптанных сандалиях, покрытых густой дорожной грязью.

      – Может быть пропустишь в дом? – спросил Эдвард, видя, что тот в недоумении и замешательстве стоит в дверях и по-прежнему заслоняет собой проход.

      Не получив приглашения, он отстранил отца, прошел внутрь и обвел взглядом гостиную. Обстановка за двадцать лет почти не изменилась, только в углу в позолоченной раме тускло светилась икона – Дева Мария с младенцем Иисусом, а перед ней на полочке затушенный огарок, торчащий из подсвечника.

      – Алтарь твой? – он кивнул на иконку. – Никак решил грехи замаливать перед Богом?

      Отец продолжал молчать, точно собираясь с мыслями. Он явно не был готов к этой встрече.

      – Еще раз спрашиваю: кто ты? – словно очнувшись от спячки, проскрежетал он.

      – Сын твой, – повторил Эдвард, всем нутром чувствуя яростное отцовское презрение к себе.

      – У меня нет сына! – вспыхнувший в Реме Павловиче гнев еще сильнее утяжелил его черты. – Убирайся!.. От тебя очень дурно пахнет. Убирайся, негодяй! И постарайся больше никогда не напоминать мне о себе.

      Эдвард пропустил мимо ушей злобный выпад, бесцеремонно сел в кресло с высокой спинкой и, скрестив на груди руки, изучающе оглядел отца. Потом вытащил из кармана сигареты, закурил.

      – Значит, ты не желаешь видеть меня? – он выпустил клуб дыма в сторону отца. – Ты взвалил свою вину на мои плечи, а теперь вместо благодарности гонишь меня. Не по твоей ли милости я отбарабанил в аду целых двадцать лет от звонка до звонка? Теперь ты чистенький, незамаранный, а на мне клеймо убийцы… Ты хоть представляешь, какие муки мне пришлось пережить, прежде чем вернуться и заглянуть в твои наглые глаза?

      – И знать не желаю! – отец схватил сына за руку, попытался поднять его с кресла. – Оставь меня в покое, дебил проклятый!

      – Не суетись! – Эдвард оттолкнул его, не испытывая к нему никакой жалости, и продолжил: – Спасибо тебе и за те три года, что пришлось отбывать в психушке. И после всего этого ты решил не признавать меня и гнать из своей жизни?

      – Да, да и еще раз да! – язвительно зарычал Рем. – Не признаю. Больше того – я проклял тебя навсегда!

      Эдварда словно обдали ледяным душем. Лицо его ожесточилось, вспышки горьких воспоминаний опалили сердце. Разве он когда-нибудь забудет тот страшный день, когда увидел в спальне лежащую в луже крови мать с ножом в груди, всаженном по самую рукоять! Он по-своему жалел мать, считал ее жертвой безрассудной отцовской прихоти. В тот день от охватившего его ужаса он вытащил нож из груди, бросил его на пол и в охватившей его панике кинулся прочь, чтобы не видеть лица матери, застывшего в искаженной гримасе.

      – Какая же ты скотина! – он вскочил с кресла, в замешательстве замахнулся на отца,