на открытую, точнее,
незакрытую дверь. Показав тем самым, что они не на одном уровне важности для него. И почти сразу же закрыл дверь вновь, но и уже заднюю и все так же ведь мягко и легко, как и свою же до этого переднюю. Затем облачился в верхнюю одежду, не застегнув. Лишь оттянув ее вниз и закатав рукава на три четверти. Выудил из-под левого ее рукава все тот же свой браслет. И только тогда вернулся уже за рамой и за рукописью. В
обратном же порядке. Дернул последнюю не
последней с переднего пассажирского сиденья правой рукой, вновь ненадолго вернувшись в салон, но и не сев, все под то же «музыкальное сопровождение». Пока же левой быстро изымал ключи из зажигания и сунул их в передний левый же карман штанов. Скрутил листы все в тот же самый тубус, вернув им их
прежний вид, и спрятал его во внутренний правый карман куртки. После чего протиснулся между передних сидений, взял обеими руками картину, протянул ее так же между сидений к себе,
не на руках же и над головой ее нести как «знамя» или к груди прижимая со словами «моя вы дорогая…», в самом деле и наконец вылез, закрыв уже ее, как и все двери, за собой окончательно. Во всех же смыслах. Но только уже толкнув ее своим левым боком. Так как держал полотно все еще в двух
занятых своих руках и перед собой. Будто и набедокурившего с его же одеждой ребенка или нагадившего в его же обувь кота. В желании
сразу не убить – за «красивые пуговицы» или некрасивые черкаши. А еще и какое-то время помучить. Чуть облокотив и на дверь с крышей машины, чтоб не сбежали раньше времени. Но и кроме шуток – чтобы откинуть край ткани с правого верхнего угла и проверить один раз, целиком и
прямо. И быстро. Лишь на сохранность и целостность холста. Не присматриваясь и не приглядываясь.
– С возвращением и тебе, блудная дочерь! – Сгримасничал парень, поджав губы и сморщив нос. – Вот… Каждый же раз клянусь, что в последний раз тебя куда-либо беру с собой. И каждый же раз себя кляну, что привожу обратно. Все! Этот – последний! Бурлак замахался наконец и сам! – И чуть ли не плюнув в лицо изображенной своей как никогда же ставшей ядовитой слюной, он вновь запечатал картину и сжал ее правой подмышкой. Затем пролез левой кистью вновь к ключам в карман по левой же стороне своего туловища и оттуда уже, не извлекая их, с легкого нажатия одной из уже «памятных» кнопок на сером пластиковом пульте уже дистанционного управления машиной и писка, как и одновременного щелчка закрытия всех дверей в ответ же на действие, закрыл машину, ставя ее еще и на сигнализацию. – Подышали, и хватит! Нас ждут великие дела…
И, повернувшись на пятках, зашагал в сторону лифта. Продолжая дебаты с самим собой и усмехаясь же «идущим» за ним по пятам фонарям:
– …и приятное времяпрепровождение, само собой. В обществе же нашей некогда прекрасной, но и до сих пор любимой как и любящей же нас с тобой семьи… В большущих кавычках, надо сказать! Но это и взаимно – обижаться не стоит. Воду не возили, да… Но и тебя же вполне хватило… Мне! И почему я один-то мучаюсь? Чье творение – тому
