Змей на лезвии. Елизавета Дворецкая

игру, Дедич подтянул к себе пару кожаных мешочков и бросил на угли сушеных зелий: бешеной травы, болиголова, красавки. Переместился так, чтобы ветром на него не несло ядовитый дым. Снял берестяные крышки и разложил перед костром угощения: блины в большой деревянной миске, кашу и кисель в горшках. В одной кринке было молоко, в другой – пиво. Вылив понемногу того и другого на землю, Дедич снова заиграл тихонько и стал приговаривать:

      – Месяц молодой, рог золотой! Ты живешь высоко, видишь далеко. Стань мне в помощь! Слава тебе, князь-месяц Владими́р! Князь мудро́й, рог золотой! Бывал ли ты на том свете, видал ли ты мертвых? Видал ли ты мо́лодцев сих: Игмора, Гримкелева сына, да брата его Добровоя, да брата его Грима? Градимира, Векожитова сына? Девяту, Гостимилова сына. Красена да Агмунда, а чьи они сыны, ты сам весть! Коли видал, так вели им встать передо мной!

      Еще немного поиграв, Дедич отложил гусли, взял из миски несколько блинов, разорвал их на куски и разбросал по поляне – там, где земля впитала и трава скрыла следы пролитой крови.

      – Игмор, Гримкелев сын! – заунывно взывал он. – Добровой, Гримкелев сын! Грим, Гримкелев сын! Коли слышите меня – отзовитесь, придите блинов покушать на помин душ ваших! Градимир, Векожитов сын! Девята, Гостимилов сын! Коли слышите меня – зову вас каши покушать, на помин душ ваших! Красен да Агмунд, не знаю, как по батюшке! Коли слышите меня…

      Черпая из горшка особой «мертвой ложкой» с медвежьей головой на черенке, Дедич разбросал по поляне кашу и кисель. Снова отлил наземь пива и молока. Опять сел и стал наигрывать тот напев, под который на поминках поют о дороге на тот свет – через леса дремучие, болота зыбучие, через калинов мост, через реку огненную. Играл, играл, рассеянным взором глядя во тьму…

      Потом взор его заострился. В костре чуть тлели угли, злые травы источали дурманный дымок, поляну освещала лишь луна высоко в небе и ее же свет, отраженный Волховом. Прямо у черты, окружавшей костер, стояли два высоких сгустка темноты. Холодок пробежал по хребту – растворились ворота Нави, пахнуло оттуда глубинным холодом земли.

      Это они. Какие-то двое духов откликнулись на его зов, прилетели к угощению. Дедич еще немного поиграл, выжидая, не придут ли другие.

      – Кто вы такие? – заговорил он потом. – Как имена ваши?

      Разглядеть лиц было невозможно, да он и не знал тех семерых убийц, что бесследно исчезли из княжьего стана, только от Люта затвердил их имена.

      В ответ послышался не то вдох, не то стон.

      – Отвечайте! – строго велел Дедич. – Как зоветесь?

      – Голодно… – прогудело ему в ответ. – Холодно…

      Сами голоса эти – глухие, унылые – холодили душу, будто чья-то мохнатая лапа с колючей жесткой шерстью касается хребта прямо под кожей.

      – Вот вам еда – ешьте. Вот вам пиво – пейте. Вот вам князь-месяц, серебряные ножки, золотые рожки – грейтесь. Как имена ваши?

      – Грим… Гримкелев сын…

      – Агмунд…