Свет матёрый. Андрей Лушников

ухмылка скреблась в бороде.

      Я сегодня в каком-то дурмане

      Непонятно разгуливал где.

      Помню: ночью большое застолье,

      К незнакомцу во тьме приставал,

      Где-то видел огни да дреколье,

      И кого-то в саду целовал.

      А затем, плача, в каменоломню

      Опускали кого-то гуртом.

      А что было потом – я не помню,

      Я не помню, что было потом.

      Но, когда я домой ниоткуда

      Возвращался в потёмках двором,

      Меня тополь окликнул: «Иуда!».

      И в руке прозвенел серебром.

      «Чтоб всю ночь первоклассником прямо…»

      Чтоб всю ночь первоклассником прямо

      Не сидеть мне в троянском коне,

      На крыло иудейского храма

      Я поставлен был кем-то во сне.

      И, когда вниз, подобная шорам,

      С глаз упала вдруг чья-то рука,

      С пацанячим щенячим задором

      Я взглянул на весь мир свысока.

      И морозом продрало по коже.

      Трупы всюду клюёт вороньё.

      И отпрянул я: «Что это, Боже?»

      Был ответ: «Это сердце твоё».

      «Я хотел бы в себе весь кошмар истребить…»

      Я хотел бы в себе весь кошмар истребить,

      Да к спине прилипает рубаха.

      Для чего наделён я свободой любить,

      Если я умираю от страха?

      Я в раю Твоем яблоко спутал со злом.

      Видишь, сколько внутри червоточин?

      Я за кривду стою в темноте за углом

      И мой нож очень остро наточен.

      Я – как в тёмном шкафу своеволья скелет.

      И в глазницах, как в омуте, мглисто.

      Так, что, даже спустя целых тысячу лет,

      Угадаешь Ты в них анархиста.

      Пепел совести в сердце пустом застучал.

      И я мщу, словно Тиль Уленшпигель.

      Для того и свободою прежде венчал

      Ты мою вековуху погибель.

      «Все слова благородных кровей…»

      Все слова благородных кровей

      Не для басни кормить соловья —

      А чтоб знать, что за смертью своей

      Есть у каждого тайна своя.

      Я, из мрака гуляя во тьму,

      Там, где жизни прошёл карнавал,

      Был свидетелем нынче тому,

      Как бездетный старик умирал.

      Там держала давно уж родня

      Покрывала у пыльных зеркал.

      Он совсем не заметил меня,

      Он глазами кого-то искал.

      Я стоял, безнадёгой заклят,

      В полумраке прожив до седин,

      И смотрел как пылал его взгляд,

      Словно он умирал не один.

      Словно мир становился тесней,

      Словно руки да ноги вязал.

      «Положите, – сказал, – вместе с ней».

      Только с кем положить не сказал.

      «Я уже так давно не расту…»

      Я уже так давно не расту,

      Что совсем покривился душой,

      И не видно уже за версту

      Моей детской надежды большой.

      И печально глядит лилипут

      Из-под ручки сухой в облака —

      На Блефуску отчаянно ждут

      От