Мы живы. Павел Васильевич Коптяев

радости и гордости от победы.

      Помню, как нас не пускали на улицу гулять, когда проводили испытания водородных бомб на Новой Земле, чтобы на голову радиация не сыпалась. Особенно после взрыва в октябре 1961 года «кузькиной матери».

      И страх матери перед новой войной во время Карибского кризиса в 1962 году. А отец говорил, что войны не будет – американцы сдрейфят, и был как всегда прав. Его должны были отправить на Кубу как специалиста по ракетам. Я и мама должны были ехать с ним, а Мишу хотели оставить дома, на что он очень обижался. Но не получилось. А то был бы я специалистом по мулаткам.

      Единственное напоминание о несостоявшейся Кубе – эта открытка с припиской в углу «все будет, и пальмы тоже»

      И совсем смутно помню, как меня моют на кухне, в тазу. Мне холодно, а в открытой духовке, как цветок, горит голубое пламя. От него идет тепло, и я тянусь к огню.

      И еще более смутные воспоминания о Шнитиных. Они жили в деревянном доме у проходной Обуховского завода и много нянчились с Мишей, которого им оставляла мама, уходя на работу. И со мной им тоже пришлось понянчиться. И вот я сижу на одеяле, расстеленном на полу со своим любимчиком – плюшевым зайцем, и постоянно пытаюсь уползти с этого одеяла в путешествие по неизведанным краям.

      Ну надо же, каким я был маленьким

      И наивным – жду, когда вылетит птичка. А сидим мы на огромной, старинного типа оттоманке.

      Я с бабушкой и Мишей. Ну и Танюха Федорова влезла.

      Опять я, Танюха, Миша, Коля Копылов, Галка и Василий Федоровы. И родительская металлическая кровать с сеткой-батутом и никелированными шарами.

      Еще одним местом моего заключения была металлическая кроватка у нас дома. У нее были высокие спинки с решетками, одним боком она была прислонена к стенке, на которой висел коврик с семьей зайцев, убирающих урожай морковки, а с другой была натянута сетка высотой почти во весь мой рост. Хорошо помню, что все смотрят телевизор и смеются. Похоже, показывали «Лимонадного Джо», а мне ничего не видно. Ой как обидно.

      Очень хорошо помню, как тетя Клава с мамой куда-то меня собирают. Зима, они надевают на меня ненавистные валенки, которые мне совершенно не хочется надевать, а я показываю им на солнце, освещающее дома напротив, и утверждаю, что на улице солнце, поэтому нет мороза. Не убедил. Куда мы ехали, не знаю. Наверняка в гости. Или к тете Клаве, или к тете Ларисе. Эти путешествия вдохновляли меня на таскание с грохотом по комнате деревянного стула. Толкая его по кругу, я, таким образом, изображал троллейбус.

      К моменту моего рождения Копыловы и Федоровы получили комнаты в коммуналках и разъехались. Остались в двух комнатах квартиры в переулке Матюшенко дом 16 квартира 35 только мы вчетвером и бабушка. А в третьей комнате соседи – семья Григорьевых.

      На входе