Угрюм-река. Вячеслав Шишков

от времени, флигеле, что прячется за домом. А еще раньше, когда дедушка Данило Громов на это место сел, он жил с женой в маленькой хибарке. Ее тоже берегут, не ломают: пусть внуки-правнуки ведают, посматривая на покосившуюся черную избенку с кустом бузины на крыше, с чего начал дед и до каких хором своими руками достукался.

      Откуда пришел сюда Данило Прохорыч почти семьдесят пять лет тому назад – никто не знал.

      – Какое кому дело?.. Пришел, да и весь сказ... Из берлоги вылез, – говаривал старик.

      И верно. Сначала один, как медведь, корежил тайгу, потом сына Петра поднял. Мельницу-мутовку на речке сделали, пушнину у звероловов скупали, копейку берегли.

      И чрез черный труд, чрез плутни, живодерство, скупость постепенно перекочевывали из хибарки во флигель, из флигеля в просторный новый дом.

      А теперь весь сухой, в позеленевшей бороде, лысый, но с прежним орлиным взглядом древний Данило лежал на кровати, под ситцевым пологом.

      Ночь была.

      – Петька! – позвал он сына. – Петька! Да встань ты, встань... – и закашлялся, и зашептал молитву.

      В соседней комнате скрипнула кровать.

      – Бегу, батюшка! – И в одном белье, босиком шагнул к Даниле чернобородый, лохматый Петр.

      – Зажги лампадку.

      Петр, что-то бормоча, тревожно зажег лампадку: час был неурочный.

      – Подь сюда... Умираю...

      У Петра сердце ударило в грудь, сладко замерло, быстро забилось: наконец-то родитель в одночасье сделает сына богачом.

      – Петя, – старик взял его за руку. – Вот и конец... вот и...

      Петр вздохнул и пристально поглядел в орлиные глаза его.

      – Ничего, батюшка. Может, еще...

      – Нет, сынок... Крышка... – Старик тяжело задышал: – Ох, да-кось воды... Помочи голову. – Он взглянул на колыхавшийся огонек лампадки и перекрестился: – Прости, Заступница-Богородица... Вот, Петька, ты теперь один останешься. Ну, прости меня, душегуба. Разбойник я... Деньги там... Сосну с развилиной знаешь у Зуева болота?.. Ну, отмерь на закат двадцать два шага, камнище найдешь... От камнища три печатных сажени влево: тут...

      Петр затаил дыхание, глаза его жадно заблестели, золотой звяк взыграл в ушах.

      – На добрые дела... на упокой души... А то погибель мне будет: там не простится, с вас взыщется, с тебя, с Прошки, со всего кореню нашего... Церковь сделай... Бедным... богаделенку построй какую... Слышишь?

      – Слышу, батюшка... Сполню...

      – Перекрестись... Встань на колени... Клянись...

      Петр дал клятву. Потом спросил:

      – А сколько, батюшка... всего-то?

      – Много, Петька... Ох, большой у меня камень на душе... Убивец я... Не одну душу загубил...

      – Кого же ты?

      – Ну, чего там... Ну... вот опосля скажу. Отходить когда буду... в тот свет... теперича еще, может, оклемаюсь. Буди Марью... Зови Прошку. Да-а... ведь он в науке... Зря... Не надо бы. Зови попа... Пусть Гараська верхом смахает в Медведево... Стой! стой! Подожди-ка... Ну ладно. Покличь Марью...

      Петр плохо понимал, что говорил отец. Пред его глазами стояла сосна, серел покрытый мхом вросший