Терра. Дария Беляева

голове, пока я не уснул.

      Утром пришлось со всеми братиками и сестричками попрощаться, они, пушистые комочки, и понять не могли, что я насовсем уезжаю, спрашивали, ухожу ли я умирать, пищали. Я им скормил все, что оставалось в холодильнике, пока отец мылся.

      Я знал одно: американские братишки и сестрички будут понимать меня точно так же, как русские. Если будет совсем плохо, стану с ними общаться.

      Разумеется, я боялся, ну а кто б не боялся – на моем-то месте? Жалел вот о том, что английский прогуливал, но все-таки знал, что приспособлюсь. Это головой я был нервный, а сердце у меня оставалось спокойным.

      – Вот уеду, – говорил я. – Кто вас будет кормить?

      Ну, Матенька-то корм всегда даст, надо только по сторонам глядеть, а все-таки приятно быть значимым.

      – Борь, собирайся давай, а то с тобой опоздаем.

      – А, ну я да, я почти уже.

      А человек, он в любом случае ждет хорошего. Он и от смерти ждет хорошего – оттого все мечты о рае. Мамка не пришла попрощаться, и это меня даже чуточку успокоило. Значило, должно быть, что она за мной последует. А все остальное можно было и оставить.

      Взял я чемодан, и мы пошли. Снега вокруг, ну просто горы, смотреть невозможно, глаза щиплет от белизны и холода. И еще мело. Я крикнул отцу:

      – А к тебе она приходит?

      Он сразу понял, о чем я говорю.

      – Да, конечно. Не так часто, как мне б хотелось. Но она со мной.

      – А которая из них настоящая?

      – И та, и та. Это все она, мы ж ее разделили.

      Была одна мамка, а стало, значит, две. Метель хоть чуточку, но унялась, а то б мы не улетели, а у нас самолет и билеты. Снова я смотрел на тайгу с высоты, но теперь она была белая-белая, только острые верхушки деревьев из этой белизны выныривают, и все.

      Отец говорил:

      – Будешь счастлив. Там тепло, солнце. Будешь счастлив, но Родину не забывай. Где родился, там и пригодился.

      – Ты ж сам себе противоречишь, ну что ты несешь?

      А все-таки я знал – не забуду, любить буду до конца своих дней и всю тайгу, и неровный десяток низких типовых многоэтажек. Нечего было любить, а я любил – такая там была свобода.

      В Норильске я с тех пор бывал уже несколько раз, привык к нему, а обожал все равно – со всей его грязью, со всей унылостью бетонных коробок, со всей горечью воздуха.

      У входа в аэропорт мы покурили. Отец сказал:

      – В Москве будем один день. Так что погоняем по ней, поглядим на столицу.

      – Круто, давай погоняем.

      Где-то тут была Лада, я ей встретиться предложил, в аэропорту уже, но она отказалась, ну я ее на хуй и послал. Может, Юрику даст, как знать.

      – За девку не переживай. Будут у тебя еще девки.

      – А, ну ладно тогда. Сразу сердце на место встало, может и с ней поговоришь?

      На этот раз подзатыльник был слабый, так, играл он со мной.

      – Как она вообще?

      – Один раз меня дрыщом назвала, так я ей врезал немного. Мне потом так стыдно стало, хотя я совсем легонько.

      – Вот почему у тебя и не вышло. Женщин до свадьбы не бьют.

      А вокруг самолеты летают, огромные такие махины. Матенька