Заступа: Все оттенки падали. Иван Белов

попав на бороду, и, пошатываясь, убрался в избу. Внутри что-то обрушилось, зазвенело, покатилось, зазвякало.

      – Уф, – фыркнула Аннушка. – Как же я испужалась! Батюшка тебя прибить обещал!

      – А ты и рада, лиса, – уличил сестренку Иван.

      – Скажешь тоже. – Аннушка прижалась тесней. – А вы насовсем?

      – Насовсем. Свадьбу сыграем.

      – Только о свадьбах и думаете! Вправду Заступу убил?

      – Нет, – качнул Ванька башкой. – Поговорили с ним, всего и делов.

      – Ох и смелый ты, Ванька.

      Кот настойчиво мявкнул, призывая хозяйку.

      – Уж какой есть.

      Ванька поставил сестру на землю, к матери подошел. Евдокия сидела на крыльце, привалившись спиной к прогретым солнышком бревнам; в морщинках, собравшихся вокруг глаз, блестели слезинки.

      – Все хорошо будет, матушка, вот увидишь, – улыбнулся Ванька, понимая, что говорит не то и не так.

      – Дай Бог, – Евдокия улыбнулась слабо и вымученно. – Веди невесту, сынок.

      – Матушка! – Марья упала к ее ногам и принялась целовать натруженные, перевитые синими жилами руки. – Матушка.

      – Была одна дочка, теперь будет две, дожила на старости лет. – Евдокия коснулась Марьюшкиных волос. – Ступайте в избу. А я маненечко посижу отдохну. Сердце жмет. Сейчас вечерять соберу.

      Ванька привел невесту в горницу. Шиловы жили богато. Изба большая, просторная, не чета бедноте, ютящейся вповалку и старый и малый. У Ваньки горенка, у Аннушки с Васькой горенка, у матери с отцом опочивальня, просторная обеденная, где отец и торговые дела вершит, гостей принимает, да для челяди закутки – девки Малашки и долговязого Глебки.

      Сели к оконцу, рядышком, и долго молчали, боясь порушить сплотившую их близость. Думали каждый о своем и об одном одновременно. Солнце садилось, затихало село, мычали коровы, щелкал кнут пастуха. В доме слышался неразборчивый голос отца и тяжелые, постепенно затихающие шаги. В дверь тихонечко поскреблись.

      – Вань, а Вань.

      – Ну чего, пострела?

      В горенку просочилась Аннушка. Васька маячил за порогом, внутрь не пошел.

      – На вота. – Сестренка подала ледяную глиняную крынку и кусок чего-то теплого, обернутого чистой тряпицей. – Поисть принесла. Батюшка дюже злой, вас кормить запретил, а я в чулан прокралась и стащила.

      – Мамка дала?

      – Ага. – Аннушка рассмеялась и широко зевнула. – Ну, я побегу.

      – Беги. – Ванька проводил сестру взглядом. В двери мелькнул черный хвост.

      Только тут Ванька понял, насколько оголодал. В тряпице оказался пирог с грибами, в крынке – жирное молоко. Накинулся жадно и торопливо, отфыркиваясь и ухая. Марьюшка ела вяло, пощипала пирог, едва пригубив молоко.

      – Не ндравится мамкина стряпня? – обиделся Ванька.

      – Что ты, Ванечка, Бог с тобой! – всполошилась Марьюшка. – Не хочется, кусок в горло не лезет. Мне много не надо, сытая я. Ты кушай, вон какой большой у меня. И сильный.

      – Я такой! – Ванька напыжился, собрал крошки в ладонь, закинул в рот, допил молоко,