Обыкновенная жизнь. Роман. Александра Китляйн

В следующий раз.

      И от нарастающей тревоги он ринулся на улицу. Стараясь унять дрожь в коленках, постоял мгновение, прислонившись к двери. Выходя со двора, обнял приворотный столб, как будто хватался за соломинку. «Как быть? Выдать брата? А как же мать? Имеет ли он право подвести кого-то из семьи? А, может, брат прав?» В груди было тесно. Казалось, что голова лопнет и сердце разорвётся вот-вот.

      Бегом вернулся в избу. Не видя и не слыша Гришани, который пытался с ним говорить, хватал за руки и заглядывал в глаза, снова обошёл все комнаты, снова залез под кровать и выскочил на улицу. Гриша, очистив дыханием озерцо в окне, видел, как он пересёк двор в распахнутом старом отцовском полушубке, не надевая шапки, держа её в руке.

      Так и явился в контору. Не планируя дальнейших своих действий, поздоровался с секретарём правления и шагнул к председателю.

      Семён Кузьмич поднял голову на входящего:

      – Ну, как? Привёз?

      – Нет, – выдохнул шёпотом.

      – Как это нет?

      И, почти не сознавая, зачем он это делает, Колян рассказал, как ехал в метели, как услышал волчий вой, как потерял чемодан, вернулся, искал и… не нашёл его.

      – Я думал, что вы сегодня приедете. Так почему же ты молчал, почему сразу не рассказал мне, сынок? Э-Эх! Что же ты наделал!

      Поохав, собрал правление, снарядил людей на лошадях проверять дорогу, позвонил в район. Суета продолжалась весь день. Время шло, чемодан не находился. Деревня гудела, строя самые разные предположения, вплоть до того, что молодой кассир присвоил деньги. Сетовали, зачем пацана поставили на такую должность. К четырём часам появились следователь с уполномоченным. Мария почернела от горя, будто похоронила сына. Услышав о случившемся, она прибежала в контору, прорвалась в кабинет председателя. Увидев бледного, сидящего на стуле Коляна, бросилась к нему, обняла, заголосила:

      – Сыночек, миленький, куда же они делись эти деньги? Отдай! Отдай их.

      – Я их потерял, мама!

      Она ещё что-то кричала. Её оттащили, выставили за дверь.

      Оттуда шла, не видя никого. Дома стонала и рыдала так, что напугала Гришаню. То, уронив голову на стол, замирала неподвижно, то металась по дому, как слепая, то, прижимаясь лбом к холодному окну, пытаясь остудить пожар бедствия.

      Бледная, как полотно, мать, видела, как ввиду всей деревни сына в сумерках посадили в сани и увезли.

      Возле конторы, когда его вывели в наручниках, толпилась вся деревня. Не было только Антона, хотя несчастный искал его глазами, в надежде прочитать что-то важное в его прощальном взгляде.

      Николай Калачёв чувствовал себя окаменевшим перед могилой прошлой жизни, которая стремительно исчезала и не имела для его будущего никакого значения. Так заканчивался для него 1937 год.

      глава 4. Огурцы

      А в 1931 году обыкновенную жизнь взламывала новая эпоха, хотя она, по инерции, катилась привычным маршрутом, ещё не задевая молодь преждевременными тревогами. Такой она была в то утро.

      – Кто же