Кириньяга. Килиманджаро. Майкл Даймонд Резник

была проста, но полноценна.

      – И тут пришли европейцы! – не выдержала Камари.

      – И тут пришли европейцы, – согласился я. – И принесли свои обычаи.

      – Злые обычаи.

      Я покачал головой.

      – Для европейцев это – не злые обычаи, – ответил я. – Я-то знаю, потому что учился в европейских университетах. Но их обычаи не годятся для кикуйю, или масаи, или вакамба, или эмбу, или кисии, как, впрочем, и для всех остальных племен. Мы видели одежду, которую они носили, здания, которые они воздвигли, машины, которыми они пользовались, и мы попытались стать европейцами. Но мы – не европейцы, и их пути – не наши пути, они не подходят для нас. Наши города стали переполненными и грязными, наши земли истощались, животные вымирали, вода стала отравленной, и наконец, когда Эвтопический Совет разрешил нам переселиться на планету Кириньяга, мы оставили Кению и прилетели сюда, чтобы жить по старым законам, которые хороши для кикуйю. – Я помолчал. – В давние времена у кикуйю не было письменности и никто не умел читать, а раз мы здесь, на Кириньяге, возрождаем традиции кикуйю, то нашему народу нет нужды учиться читать или писать.

      – Но что хорошего в неумении читать? – спросила она.

      – То, что никто из кикуйю не умел читать до прихода европейцев, не делает его плохим. Чтение покажет тебе, что можно жить и думать иначе, и тогда жизнь на Кириньяге будет вызывать твое неудовольствие.

      – Но ты же читаешь и всем доволен.

      – Я – мундумугу, – сказал я. – Я достаточно мудр, чтобы понять, что прочитанное мною – ложь.

      – Но ложь не обязательно плоха, – настаивала она. – Ты все время рассказываешь лживые истории.

      – Мундумугу никогда не лжет своему народу, – резко возразил я.

      – Ты рассказываешь им истории вроде той, про льва и зайца, или другой, о том, как появилась радуга, но это же выдумки.

      – Это притчи, – ответил я.

      – Что такое притча?

      – Особый вид истории.

      – Это правдивая история?

      – В каком-то смысле.

      – Если она правдива лишь отчасти, значит, в ней есть и частичка лжи? – спросила она и продолжила, не дав мне ответить: – Если я могу слушать ложь, почему я не могу ее прочитать?

      – Я тебе уже пояснил.

      – Это несправедливо, – повторила она.

      – Да, – вновь согласился я. – Но это правильно и в будущем послужит лишь благу кикуйю.

      – Все равно не понимаю, почему это хорошо для нас, – посетовала она.

      – Видишь ли, мы – последние, кто остался. Когда-то кикуйю попытались стать кем-то другими, но превратились не в городских кикуйю, не в плохих кикуйю, не в несчастных кикуйю, а в совершенно новое племя кенийцев. Те из нас, кто улетел на Кириньягу, прибыли сюда для того, чтобы сохранять традиции древности, и если женщины начнут читать, то некоторые станут недовольными, улетят, и в конце концов кикуйю исчезнут совсем.

      – Но я не хочу покидать Кириньягу! – запротестовала Камари. – Я хочу, чтобы меня обрезали, хочу рожать детей моему мужу, обрабатывать поля его шамба, а в старости приглядывать за внуками.

      – Так ты и должна себя вести.

      – Но