Талисман. Книга посвящений. Коллектив авторов

горек и тих,

      как нота случайная в гамме,

      его отрезвляющий стих.

      Как будто бы пламенем серным

      нутро его обожжено,

      как будто он знает, что смертным

      ни ведать, ни знать не дано…

      «Ополоумевшим роем…»

      Григорию Медведеву, автору «Чернобыльской тетради»

      Ополоумевшим роем

      глубь, поднебесье и ширь

      бурим, утюжим и роем,

      травим, кромсаем, крошим.

      Будто пространства безмерны,

      будто несметны куши,

      будто, и вправду, бессмертны,

      будто, и впрямь, без души!..

      «О нет, не существует мастерства…»

      Матвею Грубияну

      О нет, не существует мастерства,

      лишь иногда бывают озаренья,

      когда ложатся намертво слова

      в послушное тебе стихотворенье.

      А в остальные дни – такая жуть:

      ничтожный раб, беспомощный невежда

      сдираю мира пыльные одежды,

      но только дальше отступает суть.

      Когда же обнажится естество

      и зазвучат стихи, вдруг обнаружу,

      что существует всё же мастерство —

      кровавый пот, насквозь прошибший душу.

      «„Я стихотворец – не поэт‟, – она сказала…»

      Инне Лиснянской

      «Я стихотворец – не поэт», – она сказала

      под мерный шелест пристального зала,

      где чуть не каждый гений и пророк

      (о чём в строках у них и между строк).

      Воскликнуть впору: «Боже, что за поза!» —

      когда б не жизни искренняя проза,

      когда бы не стихов знобящий зной,

      не скорбный ангел за её спиной.

      Увы, увы – нам, сонмищу поэтов,

      повсюду возвещающим об этом

      без страха, без упрёка, без стыда.

      Вот – стихотворец. Кто же мы тогда?

      Бард

      С. Я.

      «Гитара» рифмуется с «тарой»…

      В болоньевой курточке старой,

      облезлый, смурной и усталый,

      и трезв, как всегда, не вполне,

      худой, в гроб кладут много краше

      (где много вина – мало брашен).

      «Живу, – говорит, – у параши», —

      а Горький сказал бы «на дне».

      С усмешечкою самурая

      взирая на мир из сарая,

      по странности не помирая,

      судьбу проживает – не роль,

      в стихах его пенится брага,

      от матов дымится бумага.

      Джанкойский поэт и бродяга,

      а Бабель сказал бы «король».

      На тех, кто проворней, не злится

      (пускай им безоблачно спится),

      ему же пивбар и больница,

      базар и вокзал – всюду зал,

      на грифе не струны, а нервы,

      саднят обнажённые стервы.

      Шепчу восхищённо: «Ты – первый», —

      Булгаков бы «мастер» сказал.

      Я знаю, на свете есть песни

      красивее и интересней,

      но лучше не скажешь, хоть тресни

      про жизнь и её естество.

      Запел – и мурашки по коже…

      Рабу