Моцарт (сборник). Валерий Брюсов

задал вопрос:

      – Неужели и Гесперия участвует в вашем заговоре?

      – Гесперия!– воскликнул Юлианий. – Она во главе всего. Это удивительная женщина. И какой красоты! Она страстная, так что могла бы свести с ума Приапа. И божественная, как Диана. Но и у Дианы был Эндимион. Как это у Катулла:

      О Латония, вышнего

      Дочерь Иова великая…

      При последних словах Юлиания, говорившего так непочтительно о Гесперии, ярость зажгла мою кровь, и я способен был разбить юноше голову серебряной чашей, но удержался и сказал только:

      – Все же ты ошибаешься. Не может у Гесперии быть своего Эндимиона. Никого не может она признать достойным себя.

      – Ты думаешь? – спросил Юлианий, улыбаясь лукаво и щуря глаза, – я бы мог тебе сказать… Но вот что, позови флейтисток… Делия умирает от любви ко мне… Aх, женщины все одни и те же. И знатные и простые. Я их знаю. Я ведь похож на Александра Великого. – (Он склонил голову к левому плечу). – Я прикажу сделать свою статую, из золота, во образе Гелиоса. Мой божественный отец…

      Речь Юлиания становилась все более и более несвязной, и я, видя, что больше ничего от него не узнаю, пошел расплатиться с хозяином таберны, запросившим за свое вино такую цену, что за нее можно было купить целый culeus. Сторговавшись, наконец, я вернулся к Юлианию и застал его в самом несчастном состоянии, так что мне стоило много труда привести его одежду в порядок, а самого его вывести на улицу. Он настойчиво требовал, чтобы мы пошли еще в лупанар.

      – У меня сейчас нет денег, – говорил он. – Но это ничего. Я проиграл громадный заклад на последних бегах. Но я тебя сделаю профектором Города. Пойдем со мной. Я покажу тебе таких женщин… Там есть одна мавританка… Я знаю Город, как свою ладонь… Это – от рождения…

      Я, однако, добившись от Юлиания указания, где он живет, повел его домой, причем на улицах он продолжал говорить такие вещи, что мне становилось страшно, не подслушивают ли нас, заговаривал с прохожими, особенно с женщинами, и все старался спеть песенку во славу Приапа, только не мог вспомнить дальше первого стиха:

      Вперед, квириты! Что еще стесняться…

      Доведя Юлиания до дома, где он жил, оказавшегося старым и грязным строением, неподалеку от Субурры, я втащил юношу на лестницу, помог ему отпереть его комнату, и он сейчас же, повалившись на свою постель, захрапел.

      X

      На другой день я посетил Юлиания, так как опасался, что, открыв мне свою тайну, он будет мне мстить и помешает посещать Гесперию. Юлианий меня встретил в своей убогой комнате, все убранство которой состояло из постели, стола и двух скамей, хмурый и смущенный.

      – Милый Юний, – сказал он мне, – хорошо мы напились с тобой вчера. Крепкое вино у этого негодяя. Потом, после молчания, он добавил, смотря в сторону: – не говорил ли я чего-нибудь лишнего? Когда я выпью, я иногда воображаю разные нелепости.

      Придав своему лицу самое беззаботное выражение, я ответил:

      – Плохо помню твои слова, Юлианий. Если вино так подействовало на тебя,