У светлохвойного леса. Екатерина Константиновна Блезгиева

мальчик восьми – девяти лет и девица лет тринадцати – четырнадцати, по всей видимости, это были их дети. У девицы было зеркальное лицо Феклы, которое показалось на тот момент Николаю очень даже прелестным. Дети были мрачны и спокойны, иногда поглядывали на вошедшего гостя, но большею частью просто сидели за столом и ели щи с хлебом.

      Хозяин дома продолжал молчать, вместе с тем, он очень пристально смотрел на Николая, вероятно, сам ожидая от него каких-то речей.

      – Да вы присядьте, присядьте, Николай Геннадиевич, – указала Фекла на одну из скамеек у стола. – Поди измаялись совсем ведь.

      Шелкову вдруг сделалось совестно, ведь его знают в этой деревне все, а он же дальше своего двора не знает никого из деревенских.

      – Простите, как ваше отчество? – просил Николай, продолжая стоять на месте.

      – Васильевна! – вмиг отрапортовала Фекла и поправила свой серенький платочек. – Фекла Васильевна.

      – А ваше? – Николай обратился к ее мужу, который уже начинал смущать его своим молчанием.

      – Никифорыч, – впервые подал голос хозяин дома. Его рыжевато-белесые волосы были безобразно зачесаны назад, сам же он создавал впечатление какого-то нелюдимого человека.

      – Фекла Васильевна, Федор Никифорович, я очень благодарен вам за то, что вы сподобились милостью – на какое-то время приютить мою маменьку и взять себе на хранение наши вещи. Сейчас мы действительно оказались в достаточно скверном положении. Уверяю вас, что этого я никогда не забуду и благодарность моя будет вам не только на словах. – Барин старался казаться убедительным, однако на последнюю его фразу хозяева замахали руками: мол, да какая уж там благодарность, ты ведь теперь так же нищ, как и мы.

      – Но сейчас я бы попросил вас отвести меня к маменьке, – не обращая внимания на их жесты, проговорил Николай.

      – Конечно-конечно, пойдемте, – залепетала Фекла. – Как могла я пыталась ее выходить, барин… – Она повела Николая в чулан. Фекла была настолько щупленькая бабенка, что судя по телосложению, ее запросто можно было приравнять к тринадцатилетней девице, что, разумеется, периодически бросалось в глаза.

      Седая дверь, что вела в чулан, выглядела настолько убого и ветхо, что Николай даже испугался себе представить, в каком состоянии то помещение, где находилась маменька. Тем более, что в подобной обстановке, должно быть, очень сложно было поправиться. Отворив дверь, хозяйка вошла первой, а затем пригласила войти Шелкова. Перед взором его тут же предстали страшные деревянные стены, которые, по всей видимости, в зимнее время, едва ли могли удерживать тепло.

      В углу маленькой темной комнатушки была расположена кровать с бедняцким балдахином, на которой лежала или почивала измученная Прасковья Алексеевна. Сверху от нее располагался Образ Богоматери «Всех скорбящих радость», у которого тускло, но все же живенько горела красная лампадка.

      – Идите, барин, к ней, оставлю я вас, – тихо проговорила Фекла и направилась к выходу из комнаты. Она не стала закрывать полностью