Переселенцы. Маргарита Романова

увидел следы просыпанной пшеницы. Пошли с собаками по этим следам. Разбудил нас собачий лай и окрики охранников. Тех самых, которые у нас тогда забрали мясо. Отца скрутили, громко крича, что он расхититель народного добра. Тюрьмой грозили. Непонятно. Наши утюги-тракторы лежали рядом с кучкой пшеницы. Тут мы сознались, громко ревя, размазывая грязные слёзы по щекам. Мама быстро смела всю пшеницу в тряпочку и отдала охранникам. Отца не стали забирать. Мы с сестрой побежали за ними. Свирепые собаки то и дело оглядывались на нас и тихо рычали. Как было обидно, что наш свёрток охранники кинули в кучу пшеницы, а мы с сестрой так хотели эти зерна поджарить на сковороде.

      Трактора гудели денно и нощно. Разравнивали кладбище и засыпали дустом. Такая вонь была, дышать нечем. Кто-то успел свои гробы выкопать и перезахоронить, а у кого-то не было возможности. Тогда были слёзы и причитания. Всем объясняли: «Эта деревня полностью уйдёт под воду. Строительство ГЭС уже заканчивается!»

      Вся деревня суетилась. Мои родители старались уместить весь свой скарб на две повозки. Впереди управлял лошадью отец, к его телеге сзади была привязана на коротенькую верёвку корова. Помню, отцова телега была заполнена до верха тряпками, кастрюлями, ведрами. А мама управляла второй повозкой. На ней были уложены матрасы, подушки, ну и, конечно, мы, четверо ребятишек. От нечего делать я озорничала и всё старалась развеселить полусонных брата и сестёр.

      Когда терпение у родителей закончилось, меня на самый верх положили в первую повозку, чтобы не баловалась. Держась за верёвки, я так боялась упасть, озиралась испуганно. Куда ни глянь, люди, лошади, нагруженные доверху, плач детей, раздраженные крики взрослых, мычание коров и блеянье овец, и всё это утопало в пыли. Иногда нас обгоняли машины, ещё больше поднимая пыль. Обоз медленно двигался. Телега подпрыгивала на очередной кочке на дороге. Я так крепко держалась за грубые верёвки, что пальцы онемели. Мне казалось, ещё одна большая кочка или яма, и я упаду, не смогу удержаться. Чтобы как-то отвлечься, стала смотреть на воду. О берег одиноко бился маленький, выколоченный из бревна гробик. То ударится о каменистый берег, то откатится с тихим шуршанием гальки. В конце концов, верхняя крышка у гробика скатилась в воду. Там я увидела детское яркое лоскутное одеяльце. Потом накатившая волна гробик и крышку перевернула, и течением их унесло.

      Мне стало как-то нехорошо. Рук уже не чувствовала. Я усиленно думала, как же привлечь к себе внимание. Поглядела на корову. На верёвку, привязанную к её рогам. На вторую повозку, где на мягких матрасах спала ребятня. Отца не было видно из-за большого стола. Никто на мои мучения не обращал внимания.

      «Ладно, – думаю я, – значит мне только корова поможет». Я немного сползла вниз, перехватив другую верёвку. Стала с усердием брыкать ногами перед мордой коровы. Она сначала не обращала на меня внимания. Но в конце концов ей так надоело моё брыканье, а я ещё старалась