По ком плачет рябина. Лисса Рин

сторону нашего мира. Заметив мой неподдельный интерес, бабушка Ирга взялась за мое обучение некромантии: при мне отыскивала и призывала души почивших, подзывала бесов, подвязывала лярв. А один раз мы с ней даже спустились в Закраину. Ну как, с ней. Я, будучи шилозадым упыренышем, глотнула светящейся «розовой бульбульки» из бабушкиного ларца, что давно манил меня и мою битую веником пятую точку. А как иначе-то?! Я же ясно видела, как бабуля перед каждым ритуалом заглядывала в волшебный ларец и отпивала из разноцветных стеклянных колбочек нужное для каждого определенного обряда снадобье. Разумеется, мне строго-настрого и не единожды было наказано туда свое курносье не совать. И разумеется, восьмилетняя сикилявка просто не могла не воспользоваться шансом оставленного всего на минуту без присмотра и запирающей печати ларца. Розовый был моим любимым цветом, а посему выбор был простым и очевидным… и крайне неразумным для ведьмы, пускай и малолетней, но уже понимающей, что легкомысленно играть с ведьмовскими артефактами значит рыть себе прямой путь в Закраину без права на возвращение. Даже сейчас, по прошествии стольких лет, я с трудом могу вспомнить причину своей беспечности или хоть как-то объяснить свой наиглупейший в моей жизни поступок. Разве только это можно было бы списать это на безрассудное желание походить на мою бабушку Иргу – умную, бесстрашную и могущественную ведьму, не боящуюся ни беса, ни дьявола.

      Да только минута ликования тогда быстро прошла, а вслед за ней – и моя жизнь. Даже моргнуть не успела, как оказалась в Закраине в окружении слетевшихся на свежеусопшую лярв. Бабушка и швабра тоже подоспели вовремя: вырвав из цепких когтей мою убогую, клацающую зубами от ужаса, сущь и вернув на землю грешную, отпоила, успокоила и от всей души отходила своей дубовой шваброй. Эту науку я запомнила на всю жизнь, как и строжайшие законы, которые надобно соблюдать, если хочешь, чтобы твоя душа остался по эту сторону еще как минимум пару сотен лет. С тех пор моей прыти и любознательности к некромантии знатно поубавилось. Как, впрочем, и любви к розовому цвету.

      – Мира, ты слышишь? Мирабель!

      Я судорожно вздохнула и повернулась к тормошащей мои безвольные телеса сестренке.

      – На чем я остановилась?

      – Ты обозвала меня плаксой, – Алия скрестила руки на груди и надулась.

      – Ах, да, – наигранно стукнула я себя по лбу. – Хотя смею заметить, что, как для плаксы, ты все равно довольно смелая, – я ласково потрепала ее по волосам, благо, ситуация и рост – выше сестры на полголовы – позволяли подобные вольности. – И в каком же это месте ты сильнее меня, а?

      – А то не знаешь, – и она гордо выпятила грудь, предмет своей гордости, моей зависти и безответных вопросов к сансаре.

      Я ухмыльнулась, хлопнула сестру по плечу и поспешила к комоду, где лежали заранее приготовленные и заговоренные мантия и веточка молодой рябинки. А еще мамин обугленный венчик.

      Задумчиво провела ладонью по одеянию, что так долго мечтала надеть на