Эндшпиль Мастерграда. Олег Белоус

хозяев, блеск семейства которых после заката Священной Римской империи хотя и несколько поблек, но и ныне, после создания королевства Чехии, Силезии и Моравии, был самым ярким в южной Силезии. Приехала знать Опавского княжества, люди самые разнородные по возрастам и характерам, но одинаковые по положению. Юные дворяне могли выбрать достойных невест, а девушки -потенциальных женихов и покрасоваться; мамаши – всласть обсудить многочисленные сплетни и слухи, а заодно приглядеться к потенциальным родственникам; а почтенные главы семейств – всласть попить пивка под весьма неплохую закуску.

      Вильчек шел полутемными комнатами, освещенными керосинками на стенах, где сквозь незанавешенные окна виднелись серые силуэты сосен и на фоне темнеющего неба четко проступал переплет оконных рам. Звуки музыки становились все сильнее.

      В парке Чаир распускаются розы,

      В парке Чаир расцветает миндаль.

      Снятся твои золотистые косы,

      Снится веселая звонкая даль.

      Зал оказался небольшим, уютным, освещенным лишь настольными лампами, но достаточно ярко, чтобы, если придет такая прихоть, не напрягая глаза читать издаваемые ландтаком «Силезские ведомости». Стоял запах воска, которым натирают мебель, тяжелую, из темного дерева, стоявшую здесь, наверное, лет сто уже, а то и больше и пыли. В углу играл оркестр, певец, закрыв глаза, пел с диким акцентом модную песню из далекого Мастерграда.

      Графская чета встречала у дверей.

      – Мы рады вас видеть… – граф важно и со значимостью кивнул. – Присоединяйтесь к нам.

      Графиня промолчала, но не забыла одарить благосклонной улыбкой.

      Церемонно раскланявшись и поблагодарив, Вильчек прошел вглубь гостиной, где ожидали накрытые столы и светские развлечения.

      – О, Генрих! – раздался знакомый голос.

      Вильчек повернулся. Фон Белов – приятель детства пробивался сквозь толпу. Они обнялись. Неожиданно замер, почувствовав чей-то взгляд, в буквальном смысле прожигавший спину и решительно развернулся к его обладателю. И не ошибся…

      С красным, как у рака, лицом, Сигфрид фон Хохберг не сводил с него глаз.

      Вильчек, слегка наклонил голову. На губах появилась хищная улыбка, не предвещающая ничего хорошего, и помахал рукой. Фон Хохберг, с окаменевшим лицом, отвернулся.

      – Рассказывай Генрих, – сказал фон Белов вроде даже с завистью в голосе, усаживая Вильчека за стол рядом с собой, – какими судьбами в нашей провинции после блестящего Петрограда. О столице русской империи рассказывают столько невероятного, что не знаешь, чему и верить! Ты там жил… Завидую белой завистью!

      – Завидовать тут нечему, друг мой… у меня умер отец, а точнее погиб…

      – Так значит это правда? Прости, прости… до меня доходили слухи, но я, откровенно говоря, не верил. Твой отец был еще полон сил!

      – Его убили… а потом ограбили меня – лишили наследства! – у Генриха гулко забухало сердце в груди.

      Мало-помалу разговоры утихали, все больше