Неизвестная Тэффи. Надежда Тэффи

хотели мне прочесть какие-то стихи… – робко сказала она.

      – К сожалению, теперь уже поздно.

      И они ушли.

      А когда ушли, она долго оставалась одна в передней, побледневшая и растерянная. Так жаль было загубленного вечера.

      Медленно, опустив голову, вернулась она в гостиную, еще пахнувшую «его» папиросой, и вдруг увидела на ковре, около «его» кресла, носовой платок. Она подняла платок, нежно его разгладила и, смущенно засмеявшись, закрыла им свое лицо.

      «Его» платок… его, его… Он, кажется, еще сохранил запах его рук, его лица…

      Она долго смеялась и говорила его платку все те «пошлые» слова, которые никогда не решится сказать «ему» самому, потому что она виртуозка, тонкая, особенная.

      – Милый… Я люблю тебя… Я так люблю тебя…

      Потом легла спать и положила платок на подушку, и ночью, просыпаясь, говорила ему простые слова любви и целовала его.

      Утром ждала звонка по телефону, но звонка, конечно, не было. Виртуозы не звонят.

      Вспомнила о платке, улыбнулась.

      – Тайное счастье мое!

      Пошла гулять и встретила Курца. Оп ехал на извозчике и так обрадовался, увидя ее, что скатился с сиденья кубарем.

      – Боже ж мой! Я так счастлив! Хе-хе! А я скоро у вас опять буду.

      «Чтоб ты сдох!» – крикнула душа Тавиной, а губы прошептали:

      – Очень рада.

      – Скоро, скоро буду. Хе-хе! Я верю в приметы. Я у вас вчера забыл носовой платок, значит, по народной примете скоро опять приду.

      – Что?.. Что?.. Вы…

      – Боже ж мой! Да вам, кажется, дурно! Ох уж эти мне нервозные дамочки… Влюблена она в меня, что ли?

      1914

      Заступник

      Перед обедом Сергунов спросил у жены:

      – Студент Ваня придет?

      – Придет. Я ему сказала, чтобы каждый день приходил обедать. Наврала, будто нам с тобой вдвоем скучно, что у тебя аппетит плохой, и все такое. Он обещал приходить.

      – Несчастный молодой человек! – вздохнул Сергунов. – Один в целом свете, и денег ни гроша. Только бы он не догадался, что мы понимаем его положение.

      – Нет-нет. Я уже тебе говорю, что сказала, будто нам вдвоем скучно. Пусть думает, что он же нам услугу оказывает.

      – Пусть думает. Это хорошо. С ним нужно быть особенно деликатным. Для интеллигентного человека жить подачками страшно тяжело. Несчастный он, несчастный. Ведь если бы мы его не позвали, питался бы колбасой, и это теперь, в холерное время.

      – Какое же теперь холерное время? Ни одного случая холеры не было.

      – А ты непременно хочешь, чтобы был? Я не понимаю, Маруся, откуда в тебе такая жестокость! И во всем она у тебя проглядывает. Вчера, за обедом, вдруг говоришь студенту Ване: «Не хотите ли еще супу?» Он даже покраснел. Разве можно так говорить? Ведь ты этим ясно подчеркиваешь, что ты, мол, добрая женщина, а он, мол, приживальщик. Разве это красиво?

      – Ну что за вздор! Уж нельзя ему супу предложить?

      – Можно, но все это нужно делать деликатнее. Налила бы себе, мне вторую тарелку, вот все и произошло бы вполне естественно.

      – Однако