Убийство по-китайски. Анастасия Попандопуло

делать, коли так складывается. Только вы вскрытие делайте не в одиночку. Я приглашу Липгарта, – дядя назвал одного из самых уважаемых частных врачей нашей губернии.

      Борис радостно согласился. Вообще, если можно так сказать, Самулович любил делать вскрытия. Много часов проводил он в мертвецких и на бойнях. Вся эта жуткая на вкус любого обывателя процедура казалась ему невероятно увлекательным и познавательным занятием. Несколько раз в компании он пытался рассказывать о своих опытах: как однажды труп, с которым он упражнялся, разморозился, рука, до того поднятая, упала и дала Борису оплеуху, и все в таком роде, чем до крайности всех удивлял, если не сказать больше. Но, еще раз повторю, сам Борис вскрытия любил, а уж перспектива провести его с коллегой и вовсе привела его в прекрасное настроение. Чего нельзя было сказать о нас. Мы вышли из здания подавленные, оставив Бориса дожидаться полиции. Экипаж Дениса Львовича уже стоял у крыльца. На улице, несмотря на позднее время, собрались зеваки, отчего все происходящее приобретало дополнительный скандальный оттенок. Я сел с дядей в его карету, опустил шторы, кучер причмокнул, и мы покатили прочь от театра.

      9

      На следующий день прямо со службы я был вызван к губернатору. На улице было холодно. Я ехал в присланной за мной казенной коляске, тщетно пытаясь закрыться от мелкого дождя, что сыпал и сыпал с неба. На главной, Дворянской улице, мы встали. Кучер мой спрыгнул с облучка. Какая-то телега перегородила дорогу, и образовался приличный затор. Как у нас водится, все кричали, ругались. Я прикрыл глаза. Багровый сумрак растекся под веками и мгновенно вывел из памяти картину безжизненной руки Трушникова с крупным рубином на среднем пальце. Я вздрогнул, запахнул шинель. «Я виноват…» – снова рефреном зазвучало у меня в голове. Слова эти сливались со скрипом колес снова тронувшегося экипажа, проступали в уличном шуме, отдавались эхом моих шагов по мостовой у особняка губернатора, их читал я в глазах открывшего мне дверь швейцара. Я взбежал по ступеням, вошел в неожиданно пустую приемную, сильно потер виски, пытаясь прийти в себя, и потянул дверь.

      В кабинете было сумрачно. Шторы задернуты. Несколько свечей в большом медном канделябре освещали дальний конец большого полированного стола. Там, под портретом государя-императора, сидел дядя. Против него немного сбоку помещался Выжлов. Он был спокоен и имел на лице то выражение уважительного ожидания, которое и положено иметь в кабинете начальника. По всей вероятности, он сделал выводы из вчерашнего и сейчас принял вид подчеркнуто официальный. Дядя сидел очень прямо, но был задумчив. Остальные места за длинным, в виде буквы Т столом были пусты, но отодвинутые стулья говорили о том, что еще недавно за ним сидели посетители. Я поклонился и был приглашен сесть. Повисла пауза. Дядя все так же рассматривал нас, а мы сидели, делая вид, что погружены в свои мысли.

      – Аркадий Павлович, – наконец прервал молчание губернатор, – я решил пригласить тебя, поскольку считаю, что ты сможешь