…А Видов категорически против. Жанна Благодарова

нарушил… а наказания без преступления не бывает.

      – Пятая, на выезд!

      – Так… признательные показания откладываются, – весело отрапортовал Видов, – пошли быстрей.

      Остаток дежурства прошёл, образно говоря, штатно. Вызов, прервавший «признательные показания» в самом их начале, представлял собой часовое сидение у постели пожилой женщины-гипертоника (ждали, пока давление упадёт до приличных значений), а сразу вслед за ним выехали к мужчине в предынфарктном состоянии. Больные были обычные, без заскоков. Короче, никаких ярких впечатлений и сильных эмоций. В восемь сдали дежурство, и медленно-устало побрели к больничным воротам.

      – А можно, вы расскажете… простите, что я спрашиваю… – тон Сониного голоса был заискивающим.

      – Ты правда хочешь знать моё прошлое? – Видов рассмеялся, а Соня кивнула, – ну, могу рассказать, если ты кое-что пообещаешь.

      – Обещаю!

      – Так я же не сказал, что именно. Вдруг попрошу пообещать что-то неприличное? Домогательское, например, – Видов хищно пошевелил пальцами, – а попрошу-ка я тебя сделать кое-что, действительно очень трудное для девушки: никому ничего не говорить. Даже лучшей подружке.

      – Нет, никому не скажу, – Соня насупилась, – я не болтливая. Мне просто интересно…

      – Имей в виду – проболтаешься, не пройдёшь стажировку. Я же криминальный элемент, а значит, жестокий и беспощадный.

      Соня засмеялась, и почти сразу замолчала. Тихонько, робко потянула Видова за рукав:

      – Максим Андреич, ну…

      – Сонечка! – он постарался придать голосу строгость, – не сейчас. Может быть, когда-нибудь… расскажу. Ну, давай!

      Видову нужно было на трамвайную остановку – это метров пятьдесят за углом, направо. Соня побежала вперёд, так как вдали показалась её маршрутка. Он задумчиво смотрел ей вслед. Соня напоминала кое-кого из далёкого прошлого. Кому он хотел всё объяснить. Пусть даже сейчас, спустя тридцать два года. Ладно, пусть не «оригиналу», а кому-нибудь похожему. Той же Соне.

      Видимо, трамвай только что отъехал – на остановке не было ни души. Видов передёрнул плечами, потёр виски: опять ему надо было то, чего не надо бы – хотелось знать, кто же шмякнул Риту о крючок. Зачем – из любви к справедливости? Чтобы посадили кого следует, если уж посадят… Да ничего подобного. Так уж сложилось: Видов всегда проводил своё собственное «дознание», если приходилось оформлять человеку последний документ.

      Чаще всего смерть была естественной, возрастной – всё-таки работал он на скорой, а не в милиции. То есть не в полиции. Но когда человек умирал от раны, или с трупом было нечто, смущавшее ум… Видов всегда докапывался до правды.

      Но докапывался совсем не для того, чтобы поделиться со следствием – хотя бы в тех случаях, когда следствие вообще было. Нет! Он сам наказывал преступника, если преступник имелся. Методы наказания тоже были «авторские».

      А ещё Видова не смущало, когда осуждали невиновного. Конечно, не каждый раз, а когда невиновный был настолько