Горе и счастье простых людей. Лариса Викторовна Шевченко

глаза и, вдруг, замечаю элегантного молодого человека. Белый костюм его отчетливо выделяется на фоне светлой ночи.

      – Простите.– Окликаю его: Как называется эта церковь – На крови…

      И, вдруг, замечаю, что улицы все же сумрачны, что странен ответ, и странно то,.что я бегаю по ночному городу, стараясь увидеть как можно больше. чтобы ничего толком не запомнить и чтоб, потом бредить этим прекрасным городом. Как, как?– переспрашиваю в ужасе. – На крови, матушка моя,– слышу, наконец, снисходительно- прелестный голос – на этом месте убили Александра Второго. И в этом – матушка моя – нескрываемое осуждение моего глубокого невежества.

      Последнее дыхание.

      Г Глядит баба Оля в окно – жутко ей… За хатой, где летом шумела рожь – шумят белые колосья вьюги, ходят ходуном волны снега, и чудится бабе Оле голодное завывание волка… И это который день… Ох, как томится баба Оля; ей хочется выпить… Вот уже несколько дней, как муж в больнице в Знаменском, что за 8 км. – отсюда. Камышины – баба Оля, да муж ее Иван – последние жители деревни. Разъехались соседи, кто куда, от бездорожья, от снегов, от тоски смертной. Многие теперь в Знаменском, где есть школа, больница, почта, – какая-то сносная человеческая жизнь. Здесь, с проломленными крышами, крест на крест, забитыми окнами, стоят ещё позаброшенные домишки; в них – печки русские: за заслонками – серый пепел. Позапрошлую шелуху от яиц, фуфайку, то пух куриный, а то сапожок детский, битую чашку, игрушку поломанную – найдут теперь, в некогда обжитых уголках, и только одна хата Камышиных хранит еще тепло от человеческого присутствия. Комната в ней большая, светлая, но за перегороженными шторками – три глухие стены – и нет окошка. Виднеются оттуда причудливые ножки самодельной койки, белые кружевные и грязные покрывала, да зеленая лампадка, которая придает полутьме спальни таинственность и уют. Пьяница баба Оля очень набожна. Иконы и лампадки у неё – повсюду. Сама она неряшлива, в белом грязном фартуке, с одутловатым багровым лицом и очень добрыми голубыми глазами. За божницами у неё зачем-то лежат кусочки хлеба, покрытые зеленой плесенью. Встанет, бывало, баба Оля на колени, и слезливо молится за 4 своих сыновей: Господи, вразуми их! Божья матерь пытливо смотрит на бабу Олю, – наверняка она понимает её горе…Выросли хлопцы-красавцы – стали военными, разъехались, женились, да мать и забыли. В прошлом году муж Иван хотел было увезти старуху из этого гиблого места,. Да как же – воспротивилась она. Здесь, говорит, родилась, здесь и помру…– А коль помру я первым – взбунтовался муж. Кто же тебя хоронить будет? Сыночки, небось, приедут… – Так они и приедут, жди! Не забыли они ещё твоей пьяной морды. – Свое пью – огрызалась баба Оля. Иван и сам был не дурак выпить, но имел мужское достоинство: вещи из дома не пропивал. как свинья, в грязи никогда не валялся.

      Теперь же, когда заболел муж, измучилась баба Оля без него: ни поругаться, ни помириться. То чай, бывало, пьют с мёдом – не всё же брагу, и мирно так беседуют, и сынков вспоминают, и соседей бывших, и молодость и любовь