Горе и счастье простых людей. Лариса Викторовна Шевченко

лаги на всю комнату от листьев, печь не топлена. Из поддувала тянет свежестью.Старенький комод, крытый тюлем, зеркало, отражавшее бледный, серебристо- матовый свет угасающего дня все давнее и родное. Тихо. Стучат ходики. Зеленые фосфорические глаза кошки над циферблатом бегают вправо- влево вместе с маятником. И я начинаю воображать, что кошка неслышно на своих лапках – подушечках спустится по цепочке, по гире ко мне на кровать. и.улегшись у ног замурлычет. Под эту странную фантазию мысли путаются и, убаюканная ходиками, я засыпаю.

      Просыпаюсь внезапно. Совсем темно, никого еще нет. Глаза кошки потухли. мне страшно и холодно. Но часы продолжают свое: тик-так, мол, все в порядке. Лезу под одеяло с головой. Сколько уже времени? Еще немного и я заплачу от жалости к себе. Я очень боюсь темноты, хотя мне уже 7 лет. Чувствую себя маленькой сироткой. Но вот. Что это? Ближе, ближе… Скрипит снег под ногами. Чьи-то голоса. Ну, конечно, мама и брат… Хлопнула дверь, зажегся свет, запахло свежими булками. Я счастлива, но притворяюсь спящей… Мама ссклоняется надо мной:

      – Спишь, дочка?

      Целует меня в лоб – от нее пахнет морозцем и пудрой. А через несколько минут весело трещат дрова в печке и я, улыбаясь, смотрю, как мама быстро чистит картошку, а брат, тут же, на столе раскладывает свои учебники.

      Улыбка Ефима

      Был летний хороший вечер. Я медленно спускалась со склона горы. Чернел грот Лермонтова, а внизу, слегка застилала горизонт мутная пелена тумана. Плескался ветерок, прижимаясь к траве. Пахло серой, свежестью. Красное солнце уже закатилось до половины. У источника теплого нарзана я нагнулась., подставила лицо под струйки, так как у меня не было стакана, и по щекам защекотала вода..Струя на время прекратилась, и с новой силой брызнула на камни, едва я успела поднять голову. Пить мне не хотелось, просто приятно было ощутить запах и вкус лечебной воды-старушки. Рядом стоял парень и я удивилась, что он подошел так бесшумно. пока я пила. И он, нагнувшись, быстро жадными губами припал к воде – стакана у него тоже не было. Я искренне заинтересовалась его необычностью: Он был худ, низок, плечи покатые, лицо тонкое и приятное, но в его одежде чувствовалась грусть: белая рубашка не то, чтобы смята, или грязна – нет. Но она была как-то сера, материя казалась холщовой, и от нее исходил дух курной старой избы, брюки в пыли, на голове картуз – какой носят у нас курортники.У дороги парня ждала женщина. Она была тоже худа и сначала мне показалось, что это его жена или невеста т. к. не рассмотрела ее лицо, хотя она поравнялась со мной и шла рядом. – Ёшик! – позвала она парня, и я глянула ей в лицо, услышав странное имя. Лицо ее в морщинах, глаза быстрые зеленые, грудь впалая, руки худы. Парень оглянулся, как-то ласково, по-мальчишески глянул на неё, на меня и замедлил шаг. – Как тебя зовут? – спросила женщина, улыбаясь мне. – Лариса. Ой – обрадовалась она – Невестка у меня Лариса – жена старшего а. этот – кивнула на парня – сын мой Ефим и, кстати еще неженат. И в этом еще неженат послышалась чуть ли не скорбь – Ничего – смутилась я – Женится. Молодой ведь. Постарше тебя будет – с сорок пятого он. Я удивилась, но промолчала: мне он показался совсем мальчиком. День рождения у него сегодня 33 года уже. А девушки еще не было. Мне стало грустно, но к нам подошел Ефим, смущенно улыбаясь. – Невестку бы мне еще одну Ларису – как-то нежно и печально – сказала мать Ефиму…

      И я видела, как жалкая рассеянная улыбка застыла на губах Ефима, как дрогнули пальцы, как опустил он глаза и пошел (чуть ли не побежал прочь.) Мы спустились с горы. Мне хотелось, чтобы женщина сама рассказала, что случилось в их семье, какое чувство подсказывало мне их долгую терпеливую грусть? – Одежда, походка, мимика, движение рук, глаз – говорили мне о ней – этой грусти, но не могли досказать всего. Просто я почувствовала себя неловко, побоялась стать надоедливой и сошла на обочину. Мать с сыном затерялись в толпе. Потом я, мельком, увидела вдруг Ефима. Он быстро шагал по тротуару, не замечая ни прохожих, ни улицы, ни, казалось, себя… Может от меня, от страниц даже в мыслях еще ненаписанной книги уходили 2 персонажа, просто 2 человека с душой, мыслями, с потаенными хорошими но, может быть, никогда неосуществимыми желаниями. Стало жаль, что больше не встречу их. А впрочем, в жизни все может быть…

      Старушка в бордовой шапочке.

      Помню утомительную дорогу среди волгоградских полей. Маленький рейсовый автобус шел все время в гору, подпрыгивая на рытвинах и кочках, и, донельзя, утомлял. Пыльное полдневное солнце припекало сквозь стекла и, несмотря на то, что я сдвинула желтую занавеску к себе, жара была страшная, клонило в сон и забытьё,

      В Вялые пассажиры тихо переговаривались, или дремали, или безразлично глядели в окно. – Куда занесло моих родственников? – думала я, когда мысли невольно путались и веки слипались. Время от времени, я взглядывала в окно – все одно и то же: подсолнухи (и нет им конца и края), небо – ни облачка, из под колес пыль. На одной маленькой остановке в автобус вошла худенькая чистенькая старушка. Одета, несмотря на жару, она была странно: в бордовой шапочке из мягкого фетра, в длинном осеннем пальто, в шерстяных носках и галошах. Меня поразили её голубые, по детски наивные, глазки. – Учительницей была – пояснила моя соседка, как только старушка села где-то на