Как прожита жизнь. Воспоминания последнего секретаря Л. Н. Толстого. Валентин Булгаков

вечер (меня выдал Сухотин), прислушивался иной раз, тайком, из любопытства художника, к чужим разговорам, обмакнул кусочек хлеба в соус от сардинок и т. д. Пришлось и эту статью о «недостатках» кончить панегириком Льву Николаевичу.

      И тем более странно, что статья эта дала повод моему предшественнику в качестве секретаря Толстого Н. Н. Гусеву выпустить против меня обличительную брошюру, написанную с целью защиты Толстого (Москва, 1926, издание автора). В этой брошюре Николай Николаевич, исследователь старательный и плодовитый, но, к сожалению, слишком связанный своим «толстовством» и потому не всегда объективный, изо всех сил стремится доказать, что тех поступков, о которых упоминается в моей статье, Лев Николаевич не совершал. Н. Н. Гусев, очевидно, думал, что такого рода «защитой» он очень повысит авторитет Льва Николаевича. Ему хотелось видеть Л. Н. Толстого безгрешным.

      Случай помог найти мне очень своеобразную и в глазах Н. Н. Гусева и таких же строгих, чтоб не сказать узких, «толстовцев», как он, несокрушимую позицию для ответа. Именно, в связи со 100-летним юбилеем со дня рождения Л. Н. Толстого в 1928 году в Москве вышел юбилейный сборник «Лев Николаевич Толстой», под редакцией никого иного, как самого Н. Н. Гусева. И вот в этом сборнике, в воспоминаниях разных близких ко Льву Николаевичу лиц, я нашел полное подтверждение почти всех решительно маленьких слабостей, свойственных Толстому как человеку и делающих для нас его образ еще более близким: и кусочек мяса, съеденный строгим вегетарианцем Львом Николаевичем только для того, чтобы доставить удовольствие К. С. Станиславскому и окружавшей его группе веселой театральной молодежи, и то или иное резкое слово, и подслушивание под дверями обсуждения яснополянской молодежью «Крейцеровой сонаты» и т. п. Главное, все это оказалось опять-таки настолько незначительно, что живого, прекрасного и благородного лица старика Л. Н. Толстого ни в чем решительно не искажало, если только, наоборот, не оживляло, так что в создании искусственного, иконописного лика Толстого надобности, по-видимому, никакой не представляется. «Лицо и лик Л. Н. Толстого» – так и назывался ответ мой Н. Н. Гусеву, опубликованный в Праге в 1930 году (журн. «Воля России», кн. IX).

      Между тем, мы имеем, собственно говоря, право говорить о святости Толстого. В самом деле, этот, в молодости страстный, увлекающийся и гордый человек, в старости, благодаря неустанной и последовательной работе самосовершенствования, достиг исключительно высокого морального уровня. Сам-то он расценивал себя очень невысоко, но зато всем, кто сталкивался с ним, было ясно, что перед ними – не только большой писатель, мыслитель, но и высокий и чистый духом человек. Бывали минуты, когда все лицо Толстого светилось, когда чувствовалось, что все существо его проникнуто любовью к высшему идеалу добра и к людям.

      Но тут мы стоим перед загадкой личности Толстого. В чем состоит эта загадка? В том, что в его личности как бы совмещались, но не сливались святой и художник. В самом деле, святость предполагает постоянное устремление внимания ввысь, к небесам, к Богу. Это