Как прожита жизнь. Воспоминания последнего секретаря Л. Н. Толстого. Валентин Булгаков

к братьям и братски служить им, чем только могу.

      Вот эти речи простого, а не «известного» друга и последователя Л. Н. Толстого служили прямым дополнением к тому, что я только что услыхал в Ясной Поляне.

      На редкость симпатичный и оригинальный облик Христо Досева, ставшего со временем основателем сильного и хорошо организованного «толстовского» движении в Болгарии, с того дня остался в моей благодарной памяти навсегда соединенным с образом Л. Н. Толстого, каким этот образ предстал мне впервые 23 августа 1907 года. К сожалению, смерть преждевременно окончила жизненный путь и плодотворную деятельность этого молодого болгарского реформатора.

      Очень поразила меня у Чертковых общая трапеза господ, их секретарей и простых слуг, кухарок, кучеров и работников. Это было в тогдашней России так единственно необычно и производило на новичка в деле «опрощения» и «единения с народом» такое сильное впечатление!

      Правда, я не знал еще, что фактического равенства за столом у Чертковых не было, ибо пища разным разрядам присутствующих подавалась разная, но все же передо мной был тот факт, что господа и слуги сидели за столом вместе.

      Одеты были и представители интеллигентной молодежи, и слуги также, собственно, одинаково: в белые, синие и иных цветов русские рубашки. Взаимоотношения между всеми присутствующими казались самыми простыми и дружескими. Веселый смех то и дело раздавался за столом.

      К трапезе появлялись из дальних комнат очень просто обставленного деревянного чертковского особняка лица, иначе не показывавшиеся в столовой-приемной. Среди них в тот же день увидел я впервые Алексея Сергеенко, сына автора популярной тогда книги «Как живет и работает гр. Л. Н. Толстой» писателя П. А. Сергеенко и позднейшего секретаря и alter ego Черткова. Алеше было тогда 23–24 года. Он, как и Досев, носил черную бородку и русскую рубашку, но босой не ходил. Чистое, розовое лицо его поразило меня соединением удивительной красоты и холодной, надменной самоуверенности.

      Впрочем, как-то своеобразно самоуверенными казались и другие молодые «толстовцы», жившие в то время у Чертковых. У всех у них на лицах написано было, что они что-то знают, что-то нашли, самоопределились и прочно стоят на своих ногах.

      И эта самоуверенность моих сверстников тоже производила на меня, одиночку-искателя, большое впечатление.

      Надо сказать, что Чертковы были тогда в лучшей поре своей жизни в России. Только что вернулись из-за границы. Строились или собирались строиться в Телятинках. Пропагандировали (пока безнаказанно) толстовские идеи среди крестьян. Лев Николаевич был жив-здоров и наезжал к ним верхом почти ежедневно. И уголок их производил своеобразное и в общем весьма отрадное впечатление на каждого, кто впервые его посещал.

      Впечатление это могло чуть дрогнуть, но все же сохраняло устойчивость, когда ненароком в идиллию чертковского «опрощения» неожиданно врывалась та или иная резко диссонирующая нота – вроде, например, великолепной коляски, внезапно