Дочь греха. Борис Михайлович Майнаев

Рыдала, сидя на моих коленях. Её сухое, точённое спортом тело продолжало скачку, а воздух клокотал в груди, словно дожёвывал последние капли жизни. Я никогда не понимал женщин, но этот переход от возвышенного удовольствия к глубокому горю потряс меня. Я попытался осушить слёзы с её щёк, потом принялся говорить какие-то банальности и чуть не договорился до объяснения в любви. И тут она замерла. Теперь её тело, только что походившее на сжатую стальную пружину, превратилось в сухонького цыплёнка, чьи тонкие косточки ежесекундно были готовы прорвать её высохшую кожу.

      – Мне никто и никогда не говорил таких слов, – прошептала она, удивив меня новым звучанием своего голоса. Куда-то исчезла хрипота заядлого курильщика, сменившись серебром горного ручья. Разгладилось лицо, и только шея по-прежнему выдавала её возраст. – Ты только что одарил счастьем силы и молодости старую бабу. В балете рано уходят на пенсию. За кулисами почти нет мужчин, а те, кто ещё помнит, что это такое, предпочитают делиться этим не с женщинами, а со своими коллегами. Последний раз меня любил мужчина… – она вздохнула, – нет, мужчины – их было четверо – в театральном скверике, три года назад. Была ночь, я шла с работы, а они там сидели и пили. Можно было обойти эту компанию по тротуару, а я пошла мимо них. Кто-то сказал: «А вот и женщина». Не столько они потянули меня вниз, сколько я сама упала на траву. Это было обоюдным насилием, только они об этом не узнали. Иногда, вспоминая тот радостный вечер, мне кажется, что я своей неуёмной страстью разогнала их. И вот теперь ты…

      Дверь балкона распахнулась:

      – Хватит прыгать! – Черныш долгим взглядом просканировал нас. – Ларка горячее принесла, пора к столу.

      Мы пели. Хозяин квартиры играл на гитаре, а мы пели. Было хорошо. Потом он что-то сказал на ухо жене. Она вышла и, вернувшись, подала ему стопку небольших, карманного формата, книжечек и авторучку.

      – Вот, – сказал Черныш, – мой первый печатный опус.

      Это были стихи. Неплохие стихи.

      – Обещали принять в Союз композиторов, – вскрикнула гитара в его руках, – но, похоже, что в поэты возьмут раньше…

* * *

      Он сидел за столиком напротив меня в привокзальном баре и едва отщипывал от всего, что стояло перед нами, при этом используя и столовый прибор, и грязные руки с траурными полукружьями под давно не стриженными ногтями. От знакомого мне музыканта, эстета и поэта – не осталось и следа. Я, медленно исцеляя здоровье крохотными глотками ледяного шампанского, считал годы между нашей последней встречей и нынешним утром. Получалось, что мы не виделись почти двадцать лет.

      Тогда, сразу после демобилизации по ранению, я вернулся домой и поступил в финансово-экономический на факультет управления. Группа подобралась целеустремлённая, умная и увлекающаяся, поэтому среди нас не было бездельников и неумех. На втором курсе я организовал своеобразное состязание на лучшего студента. Меня тут же избрали старостой группы. Это дало новый стимул для учёбы. Заниматься приходилось столько, что иногда в сутках времени не хватало.

      Дошло