Игра в Апокалипсис. Ольга Романова

      Я увожу к погибшим поколеньям».

      Данте Алигьери «Божественная комедия»

      Сенатор открыл глаза. В глубине комнаты, во тьме, стоял человек.

      – Вы кто?

      – Перевозчик.

      – Как вы попали сюда?

      – Ты позвал.

      Перевозчик вышел из тени в холодный, призрачный свет восходящей луны.

      Высокий брюнет, коротко стриженный, чёрная футболка, небрежно заправленная в джинсы, здоровое, крепкое тело. Нет, его он не звал.

      – Вы видно ошиблись адресом, мистер….

      – Перевозчик.

      «Чёрт, – мысленно выругался сенатор. – Этого мне только не хватало».

      Он провёл дрожащей рукой по воспалённому лбу.

      «Как же болит голова…».

      Тяжёлая, чёрная кровь, пульсирующей болью стучала в его голове. Боль была сильнее страха, которого он сейчас отчаянно ждал. Страх заставил бы боль уйти, заставил бы действовать. Но страха не было.

      – Вы сказали, вас зовут Перевозчик. Это имя или…?

      – Призвание.

      Волна горячего гнева подкатила к горлу сенатора. Как смеет этот наглец так свободно вести себя с ним, с человеком, привыкшим видеть рядом с собой лишь услужливых шлюх обоего пола, прикормленных им и рабски послушных его воле. Не желая казаться слабым, сенатор снова спросил, вкладывая в каждое слово всю свою ненависть и презрение к этому человеку:

      – И чем же, позволь спросить, занимается Перевозчик?

      – Помогает таким гнидам, как ты, благополучно сдохнуть.

      Перевозчик смачно сплюнул на чистые полы спальни.

      – Как это, сдохнуть? – не понял сенатор. – Ты киллер? Кто тебя нанял?

      – Как ты думаешь, где ты сейчас находишься?

      – Дома, конечно.

      Сенатор был в бешенстве. Вот сейчас он закроет глаза, потом откроет и, если этот тип все еще будет стоять возле его кровати, он…, что-нибудь обязательно сделает. Только бы проснуться. Ведь это – всего лишь сон, один из его кошмаров, которые преследуют его с тех пор, как он стал сенатором. Конечно, он дома….

      Слова Перевозчика ударили наотмашь, как в детстве, отец: холодно, больно, несправедливо:

      – Здесь и сейчас кончается твоя поганая жизнь.

      Сенатор вздрогнул. Спальня исчезла. Больничные стены, пахнущие смертью, окружили его подобно гончим, почувствовавшим запах крови. Его крови.

      – Где это я?

      Он увидел себя лежащим на операционном столе. Вокруг него суетились люди в больничной униформе.

      – Мы теряем его, – услышал он чей-то взволнованный голос.

      И страх пришёл. Но не тот, животный страх всепобеждающей жизни – взрыв адреналина в крови, а липкий, зловонный страх смерти, страх слабости, боли и тьмы.

      «Нет, это не я. Только не я,» – мысли сенатора бились в голове испуганной птицей. – «Это какая-то ошибка. Это сон. Я не мог умереть! Я не могу умереть!»

      – Эй! Вы…! Там….

      – Они не слышат тебя.

      Душа сенатора затрепетала.

      – Как это не слышат? Я что, уже умер?

      – Ты застыл в полушаге от смерти….

      – Какой смерти?! Я всего лишь выпил лишнего! Из-за этого не умирают!

      Сенатор бросился к Перевозчику.

      – Скажи им, что я ещё жив!

      Перевозчик сделал движение, будто смахивал с себя помойную муху.

      – Не могу. Я всего лишь тень в мире без голоса. У меня нет ни силы, ни прав, ни… желания.

      – Постой, Перевозчик, я заплачу тебе, сколько скажешь. Только, прошу тебя, скажи им, что я ещё жив! Я богат и влиятелен. Я сделаю все, что ты захочешь, только не дай мне умереть!

      Перевозчик нахмурился.

      – Вот из-за таких мерзавцев как ты, – сказал он холодно-жёстко, – мир и катится в пропасть. Ты думаешь, всё можно купить, но время – не вещь, оно не подвластно человеческому «хочу». Ты умрёшь….

      Сенатор завыл. Его покрытое морщинами квадратное лицо с близко посаженными глазами, орлиным носом и тяжёлым подбородком, исказила гримаса ужаса. Впервые в жизни он не контролировал ситуацию.

      Он никогда не думал о смерти, потому что был здоров как бык и богат как арабский шейх. Да, он был богат, потому что умел жить. «Деньги не пахнут», – часто цитировал он избитую фразу. И деньги любили его.

      «Джонни-всё-схвачено» – прозвище, полученное им в старших классах «Кинкейда», голодным паразитом, проросло в его тёмной душе, год за годом, отравляя сердце холодной завистью к тем, кто был выше его: богаче, успешней, добрее.

      Джон Биттер младший не был праведником; Божьи и человеческие законы были бессильны против его любви к роскоши, женщинам и дорогому вину. Ни церковь, в которую он никогда не ходил, ни семья, которую он оставил ради карьеры, не смогли удержать его в лоне добродетели. «Выживает сильнейший», – любил повторять сенатор. И он был сильным.