Рассказы Солнца и Луны. Надежда Черкасская

а сестра, придет и другая, я вечен, а это железо тебя не спасет.

      Он рванулся вперед, и его темный балахон едва не погасил единственное облачко света. Закрыв глаза, Сергиуш прошептал короткую молитву, развернулся и сделал резкий, отчаянный выпад с мечом, чувствуя, как он пронзает грудь колдуна.

      – Это железо побывало на Святой земле, а ты отправляйся к дьяволу!

      Он не видел, что происходит с колдуном, пока тот не перестал извиваться и не рухнул наземь с тяжелым глухим звуком. Звенящая тишина окружила его, окутала своим коконом, а когда пан Чарнецкий решился открыть глаза, он увидел тело седого старика, – от былой красоты колдуна не осталось и следа, но самое страшное было то, что на месте глаз у него зияли черные провалы.

      «Вся сила его – в глазах», – вспомнил он. Черная свеча погасла, и дом озарился светом блуждающего огонька, и только тогда Сергиуш увидел, что на плечах у него поблескивает по одному зеленовато-коричневому камню. Огонек, которым была панна Магда остановился на мгновение, словно прощаясь, а потом вылетел в открытое окно.

      ***

      – Пан Сергиуш, пан Сергиуш, да проснитесь же вы! – пахолик Матеуш отчаянно тянул его за плечо, уже, должно быть, потеряв надежду разбудить поручика. Чарнецкий резко сел, невидящим взглядом пытаясь оглядеть лагерь. Вскоре зрение вернулось к нему, и он увидел, что все были живы, костер горел, лошади ржали и фыркали, гусары разговаривали, кто-то спал, а кто-то ел и пил.

      – Ну, вы уж дали маху, пан Сергиуш, – облегченно вздохнул Матеуш, – напугали меня сильнее, чем эта ваша вечерняя история.

      – Спасибо, что разбудил, я уж сам думал, что не проснусь, – Чарнецкий встал и поглядел на свою кирасу, лежащую рядом. Глаза колдуна – и теперь он это знал – мрачно мерцали, и отсветы костра делали их из зеленых желтыми.

      «Вся сила его – в глазах, значит… Вот, о чем говорил дед… Но ведь не передалась же ему сила колдуна?»

      «Расплачусь за это бессмертной душой», – таковы были слова деда, который не получил в боях ни одной царапины и на всю жизнь снискал славу колдуна и оборотня из-за особой ярости в бою и сотен таинственных легенд, которые сложились вокруг него.

      – Может, это всё мне приснилось? – подумал Сергиуш, похлопывая свой жупан по карманам – он искал курительную трубку, к которой обращался в особенно волнительные моменты, чтобы успокоиться и подумать. Ладонь нащупала что-то твердое, и пан Чарнецкий извлек на свет маленький овальный портрет черноволосой девушки с орлиным носом, с самого края запачканный черным воском.

      [1] Боевой молот-клевец

      [2] Оруженосцы

      [3] Гыргалица – в словацком и польском фольклоре гигантская лесная женщина с чёрными ногами.

      [4] Во имя Отца и Сына и Святого Духа (лат.)

      Глаза (1920)

      ***

      В первый раз я увидела его глаза, когда мир ещё источал тепло, и море, бившееся о бархат скал, было цвета его глаз, а не крови. Я путала шаги в танце, потому что до того учила его с сестрой и изображала кавалера. Он вышагнул из тени вишневой портьеры, сверкнув на электрическом свету строгой сталью кольца на руке, и представился, назвав свое имя, над которым уже почти тысячу лет сиял крест. И была в нем древность, словно пронеслись мимо меня воины в блистающих кольчугах с ярким золотым солнцем на знаменах. В дымке вечера, который был последним перед грозой и бурей, его лицо и само светилось, как это древнее солнце, словно говоря, что названное имя не зря было дано ему.

      – Будет гроза, – тихо сказал он, всё ещё держа меня за руку, – июль идет к концу. А наступит ли август? Недавно я встретил цыганку, которая говорила так, что я понимал слова, но не их смысл. Она сказала, что луна и солнце любят друг друга так, что готовы один другого не видеть, лишь бы каждый из них никогда не умирал. Вы это понимаете?

      Я чувствовала, что понимаю, но не могла вымолвить ни слова. Угасающий вечер оставил на моих губах его поцелуй и синеющий между чуть пожелтевшими страницами книги цветок – осколок неба и моего сердца.

      ***

      Во второй раз я увидела его глаза погасающими и, приняв последний вздох, вернула ему поцелуй, оставив цветок себе. Я не спасла его.

      Меня уже ждали на белом, залитом солнечным светом корабле, где я должна была успокаивать умирающих, провожая их так же, как и его, и не помнить о том, что я видела на этой земле. Крест его имени был кровью выткан на моем белом платке, и след от стали кольца в том месте, где он сжимал мою руку, так и остался на ней. У меня не было никакого оружия, кроме яда, но яд предназначался мне – если бы тот, кто убил его, нашел меня, я бы приняла его и легко рассталась с жизнью, глядя в пламенеющее в небе солнце, в котором теперь мне виделось его лицо. Солнечный летний день догорал, и, как и в тот раз, июль заканчивался, но я знала, что на этом течение времени остановилось – оно закольцевалось, и из этого круга вырваться было больше нельзя. Я знала: август больше никогда не наступит, если только я не вернусь в тот вечер и не скажу ему, что солнце и луна любят