Магия и кровь. Лизель Самбери

белый человек опускает плеть, и я вскрикиваю.

      Неужели все?

      – Мы не закончили. Кто-то из вас вор. – Он подходит к Маме Джове и наклоняется к ее лицу. – Пища – это привилегия. Работа в доме – тоже. И твоя жизнь.

      Последнее слово он произносит с таким нажимом, что на щеку Маме Джове летит капля слюны.

      Я хочу опустить глаза и смотреть в землю, пока это не кончится. Но не могу отвести глаз. Ощущение такое, что, если я не буду смотреть, как моих предков унижают и бьют, это будет предательством. У меня есть возможность отвести глаза, а у Мамы Джовы ее не было.

      Человек с плетью показывает на парнишку.

      – Никому из вас не обязательно умирать сегодня. Кого-то ждет порка – это да. Но вы оба можете остаться в живых. Признайтесь. Скажите, кто из вас вор. Я точно знаю, что это один из вас.

      Мама Джова плачет в кору, но ничего не говорит. Руки у меня сжимаются в кулаки.

      Человек с плетью выпрямляется.

      – Дело твое.

      Плеть свистит, капли крови разлетаются от спины Мамы Джовы, словно сверкающий сироп.

      Я считаю. Десять ударов.

      Пятнадцать.

      Двадцать.

      Паренька по-прежнему не трогают. Он плачет горше Мамы Джовы.

      На тридцатом ударе глаза у нее гаснут. Что-то сломалось внутри, словно свежий стебелек.

      Человек опускает плеть и наклоняется к Маме Джове близко-близко:

      – Выбирай, девочка. Скажи мне правду.

      Глаза у мальчика становятся круглые, умоляющие. Словно он просит ее о чем-то, только я не понимаю о чем. Чтобы она обвинила его? Чтобы призналась сама?

      Мама Джова молчит. Только смотрит перед собой.

      – Ладно, как хочешь.

      Хозяин поворачивается к стоящему рядом человеку, тот дает ему ружье. Длинное, начищенное, аж на солнце сверкает. Хозяин отступает на шаг и пускает пулю в голову парнишке. Выстрел гремит у меня в ушах, звон стоит очень долго. Спасибо. Не слышно, как я реву.

      Одно дело – читать, что случилось с Мамой Джовой, в нашем альманахе или слышать о ней от бабушки. Я знаю, что она была рабыней и погибла на сахарной плантации. Что призрак Мамы Джовы не носит одежды и вся спина у него в рубцах от ударов в память о ее мучительной смерти.

      Но видеть все своими глазами – это совсем другое.

      Надсмотрщики собираются уходить, но один задерживается. Прищуривается, глядя на лоб мальчика, на пулевое отверстие, из которого между открытых глаз течет струйка крови.

      – Это еще что…

      Сначала ничего не происходит. Все мы просто смотрим.

      В следующий миг изо лба у мальчика вырывается что-то красное, твердое, острое и пронзает этого человека. Протыкает череп насквозь – в том самом месте, куда мальчику попала пуля. Человек валится на землю.

      Остальные принимаются кричать – а из тел Мамы Джовы и мальчика вырываются алые хлысты. Кровь из его лба, кровь из ее спины взмывает в воздух, застывает, превращается в багровые пули, которые прошивают тела этих мужчин, словно бумагу.

      Это прекращается, только когда все они до единого лежат мертвые.

      Мама