Благодать и стойкость. Путешествие сквозь жизнь и за ее пределы. Кен Уилбер

наоборот: одно из самых удивительных качеств Трейи – пожалуй, даже самое поразительное – состояло в почти полном отсутствии противоречия между тем, какой она была для себя и для других. У нее не было потаенных мыслей, которые она боялась или стыдилась поведать миру. Если ее спрашивали, она отвечала именно то, что думает: и о том, кто спрашивает, и о ком-то другом, причем настолько прямо, откровенно и без всякой агрессии, что люди редко обижались. В этом была основа ее невероятной внутренней цельности; люди с самого начала проникались к ней доверием, понимая: она никогда не скажет неправду. И насколько мне известно, она никогда не лгала.

      Нет, я собирался уничтожить ее дневники по другой причине: просто потому, что, когда она вела их, это было особое время для нее – время, когда она могла побыть наедине с собой. Я считал, что никто, в том числе я, не вправе вторгаться в это пространство. Но перед самой своей смертью она указала мне на дневники и сказала: «Они тебе пригодятся». Трейя попросила меня написать о тех тяжких испытаниях, через которые мы прошли, и знала, что дневники понадобятся мне, чтобы передать ее мысли.

      Работая над «Благодатью и стойкостью», я прочел целиком все ее записи (с десяток больших блокнотов и множество компьютерных файлов). Оказалось, что там можно найти выдержки, относящиеся буквально к каждой из тем, затронутых в книге, а значит, я могу дать шанс Трейе рассказать обо всем самой, своими словами, в своей манере. Читая дневники, я убедился, что все обстоит именно так, как я и предполагал: там не было секретов, ничего такого, чем бы она не поделилась со мной или со своими родными и друзьями. Трейя просто не делала различия между своей личной и социальной жизнью. Я думаю, что это проистекало именно из ее внутренней цельности и, как мне кажется, было напрямую связано с ее качеством, которое можно охарактеризовать только как бесстрашие. В Трейе была сила, абсолютно бесстрашная, – и я это говорю совершенно серьезно. Трейя не боялась потому, что ей нечего было скрывать от меня, от Бога, да от кого угодно. Она всегда оставалась открытой для реальности, Божественного, мира, и ей нечего было бояться. Я видел ее в боли, мучениях, гневе. Но никогда не видел ее в страхе.

      Нетрудно понять, почему люди так оживлялись в ее присутствии, взбадривались, пробуждались. Даже когда мы бывали в самых разных больницах и Трейя переходила от одной тяжелой ситуации к другой, люди (медсестры, пациенты и их посетители) подолгу застревали в ее палате просто для того, чтобы побыть рядом с ней – с ее присутствием, ее жизнью, ее энергией, которую, казалось, она излучала. Я помню, что в больнице в Бонне люди выстраивались в очередь, чтобы попасть в ее палату.

      Она могла быть упрямой – с сильными людьми такое часто случается. Но это проистекало из сердцевины ее живого присутствия и пробужденности, и они были заразительными. Люди часто уходили от Трейи более оживленными, открытыми, искренними. В ее присутствии каждый становился другим – иногда чуть-чуть,