Дама с собачкой (собака страшная). Александра Окатова

порыву скрутили меня винтом, берцы ускорились и упруго унесли прочь от неё и от него …

      Массивные деревянные старинные двери с огромной вертикальной медной ручкой медленно и тяжело нехотя открылись, вывернув, будто в рвотном позыве, стёртые, давно умершие мраморные ступени.

      – Здравствуйте, я к редактору, – вроде как пароль, сказала я.

      Не дождавшись отзыва, я, как всегда, свернула налево и задохнулась как от удара в грудь. Я узнавала то, что невозможно было узнать и невозможно не узнать. Этого не могло быть, но я не сомневалась, что я это вижу.

      Пачечка чёрных брошюр с пожелтевшей бумагой внутри, как только что выкопанные из могилы мертвецы как ни в чём ни бывало лежали перед зеркалом, там, где несчастные писатели, издавшиеся за свой счёт, оставляют свои книги, которые можно взять любому, пришедшему сюда.

      Прошло лет двадцать, нет, сорок, нет, сто лет – словно в сказке «Спящая красавица»: всё сошлось – и чугунные заросли дикого винограда, и слепой голубь, и зеркало. Эти жалкие чёрные брошюры безглазо смотрели на меня – признаю я их или не признаю? Возьму в руки? Как та девушка на улице взяла в руки голубя, больного, с кровавыми слезами из глаз?

      Я признала их.

      Схватила все девять штук – не знаю, как они оказались там в этот единственно возможный день?

      Кто принёс их? Кто оставил у зеркала, словно у портала между этим и тем светом?

      Почему я пришла сюда именно сегодня?

      Кто послал того голубя, с кровавыми глазами?

      Но так должно было случиться.

      Я не сомневалась в своём праве – там мои стихи, пополам с его стихами …

      Изданные им, когда мы уже были отрезаны друг от друга навсегда.

      А ведь он умер … почти десять лет прошло. Под поездом. Сам? Не сам?

      Может, это он с того света чёрного голубя с кровавыми глазами послал?

      Москва, вывернутая наизнанку, смеялась сумасшедше и ласково.

      Прощай …

      ***

      Умерла сумасшедшая осень, прошла сонная зима, ветреная весна, и закончилось лето. За это время те брошюры, посланные им с того света, доконали меня. Я твёрдо решила: пора закрыть гештальт. Не слишком ли? – бегать за Ним двадцать лет, чтобы сказать, как он мне безразличен! Я надела платье, это редко бывает, потому что в джинсах и кроссовках удобнее, платье потянуло за собой туфли на каблуке, я в них выше и стройнее выгляжу, ну раз платье, то пришлось накрасить глаза, естественно и губы, крашусь я только по большим праздникам, сегодня как раз такой, сегодня я, наконец, развяжу все узлы (постараюсь развязать); распустила волосы, они у меня почти до талии, если поглядеть сзади, то пионерка, а спереди – очень решительная дама со страшной как смерть собачкой подмышкой.

      … вдохнуть в последний раз пыльный воздух захламлённой комнаты, и не в заплёванный лифт с мутным зеркалом, а через ступеньку по пыльной замызганной бетонной лестнице, задержав дыхание, чтобы не отравиться запахом старого подъезда, сбежать вниз и