Колхоз. Назад в СССР. Павел Барчук

ни при чем. Здесь просто воняло. Везде. Чьими-то носками.

      Я добрался до указанного в билете места и тут выяснилось, что оно занято крепкой тётей, которая уже расстелила на полке постель и сидела с таким видом, будто она собирается биться насмерть за свое лежбище. За каким ей постель в десять часов утра, не имею понятия. Женщина зыркнула глазами в мою сторону, а потом рявкнула, что полка ее и она не уйдет. Я немного охренел от такого напора. Достал свой билет и продемонстрировал этой неадекватной написанный там номер. Тут же к разговору подключились все находящиеся рядом люди, а некоторые даже прибежали с другого конца вагона. Тетя надрывалась, тыча мне в лицо свой билет, пока мужик, стоявший рядом, не показал ей пальцем номер вагона. Вагон, конечно же, оказался не тот.

      – Хамло! – Бросила истеричная баба, неизвестно кому из нас, демонстративно свернула в узел белье и гордо удалилась.

      Я рухнул на полку, мысленно передав привет мамаше. Поездка начинала напоминать какой-то сложный, трудно проходимый квест.

      А это было самое начало. Как только поезд тронулся, сразу пошел к проводнице, чтоб узнать, когда предположительно попаду в Зеленухи.

      – Зеленухи? – Она снова окинула меня подозрительным взглядом, будто я спросил, а скоро ли Лондон. – К вечеру, часам к пяти дотелепаемся. Я предупрежу. Чай будем брать?

      Вид у нее, впрочем, как и у всего вагона, включая его пассажиров, был такой, что даже если очень бы хотелось пить, я бы, наверное, предпочел умереть от жажды. Просто возникало ощущение, если хотя бы на секунду отвернусь, она обязательно плюнет в стакан.

      Услышав мой отказ, женщина хмыкнула многозначительно, а когда выходил из ее кибитки, единственного помещения с дверью, бросила в спину.

      – Знаю я вас. Сегодня чай не берет, а завтра родину продаст.

      Но самое веселое началось, когда поезд набрал скорость и люди, подсевшие к тем, которые, судя по запаху, стоящему в вагоне, ехали в нем всю жизнь, а некоторые даже, походу, успели состариться, благополучно утолклись со своими вещами.

      Напротив меня, на такой же нижней полке, устроилась мать с пацаном лет семи, который ни с того, ни с сего, начал читать стихи. Просто сидел себе, сидел, потом резко вскочил и заголосил что-то про жёлтые нивы.

      Громко. С чувством, толком, расстановкой. Через десять минут его репертуар закончился и он пошел на второй круг. Потом на третий.

      Тетка умилялась, успевая сообщать всем, кто мог ее слышать, а слышали ее реально все, что Гоша лучше всего в классе учит стихотворения. И вообще Гоша – будущий артист. Мужик с верхней полки свесил ноги, отчего они мотылялись перед моим лицом, и принялся хлопать в ладоши, подбадривая пацана. Тот вообще вдохновился, выпятил грудь, и пошел на очередной повтор репертуара.

      Минут через тридцать я понял, если Гоша прямо сейчас не заткнется, я выкину его на ближайшей станции, где он может и петь, и танцевать, и вообще строить свою артистическую карьеру любым способом. С другого конца вагона, не иначе, как