Там, за зорями. Оксана Хващевская

брошка, украшенная светло-зелеными камешками, даже не серебряная, и, возможно, не имевшая никакой ценности, но очень дорогая бабушке; большие золотые сережки, которые баба Соня носила всю жизнь, а также «каралi», или бусы, крупные и помельче, янтарные и стеклянные, и яркие, цветные, из обычного пластика. Ох, как же Злата любила эту бабушкину шкатулку! Это была настоящая сокровищница для нее, маленькой. И сколько раз, стоя перед зеркалом, она примеряла эти бусы, а бабушка умилялась и обещала подарить, когда маленькая Златуля немного подрастет. Рядом с дверями в маленькую спаленку, в которой когда-то жила прабабушка Таня, а сейчас спали мужчины, стояли два кресла, где обычно любил сиживать дед Витя, да и бабушка тоже присаживалась в кресло и дремала у телевизора. Эта просторная комната со светлыми обоями, украшенными завитками и финтифлюшками, вообще во все времена была самой теплой и уютной. Здесь и кушали, и телевизор смотрели, и чаи распивали, и вообще любили просто посидеть и поговорить. И расходиться не хотели.

      – Конечно, я помню эти цветочки. Розовые такие, как розочки, пушистые, а еще ярко-красные, будто огоньки. Баба наша брала их у бабы Кати, и не раз, но они у нас почему-то не приживались.

      – А после ее смерти их, наверное, кто-то забрал?

      – Да я уж и не знаю. Она ведь давно умерла. Дочек жизнь по миру раскидала. Я помню внучку их, Оксану, примерно твоих лет, может быть, и ты ее помнишь. Она летом на каникулы все ездила сюда, но после смерти бабушки… Вряд ли кто-то по являлся здесь с тех пор. Надо, кстати, не забыть заглянуть к ней на могилку на Радуницу. Все-таки она соседкой нашей была. Баба Соня не забывала наведываться к ней, когда была жива. Умирает деревня, умирает… – с печалью произнесла Елена Викторовна.

      – Здесь же даже на дачи дома не хотят покупать.

      – Чужие люди не могут оценить всю прелесть этих мест. Для этого нужно родиться и вырасти здесь, ну или хотя бы корнями быть привязанным к этой земле. Так что в этом нет ничего удивительного, – отозвалась девушка.

      – Златка начинает говорить как настоящая писательница! – скептически заметила Анька. Ну разве могла она смолчать?

      – Я филфак окончила, к твоему сведению! – напомнила ей девушка, правда, без особого раздражения.

      – Вот выйдем мы с тобой, Люда, на пенсию – тоже приедем сюда жить! – сказала Лена Викторовна. – Оставлю я своего алкаша, пусть упьется совсем, и переберусь сюда, Златуля моя правду говорит: здесь же и дышится, и чувствуется по-другому!

      Как будто в подтверждение этих слов алкаш ее, папа Златы, Юрий Полянский, громко и протяжно захрапел. Женщины засмеялись.

      – Нет, моя мама вряд ли поедет сюда жить, даже когда выйдет на пенсию! – со всей уверенностью заявила Анька.

      – Я не смогу здесь жить постоянно, Анька права. Наверное, я слишком привязалась к городу. Горновка ведь уже не та деревня нашей молодости, а эта полная тишина и безлюдность не для меня. Если честно, порой мне кажется, что я оглохла. Так на уши