Заяц на взлетной полосе. Юлия Симбирская

местечко. Однако пора вылезать. Не знаешь, который час? – Леон приподнялся на локте.

      – Я не понимаю часы. – Мия пожала плечами. – Но еще утреннее утро.

      – Это хорошо. Полезли на волю? – Леон встал на колени и пополз к трубе.

      – Полезли! – согласилась Мия.

      Разноцветная труба быстро закончилась, а выход им закрывали ноги в белых кроссовках с поцарапанными носами.

      – Мия? – послышался встревоженный голос.

      – Извините. – Леон слегка потеснил ноги, чтобы выбраться.

      – Господи! Иди сюда скорее! – Женщина протянула руку взъерошенной Мии. – Зачем ты в трубу полезла?

      – Мамочка, я всегда залезаю в трубу! Ты просто забыла. Я там нашла человека.

      Женщина неодобрительно глянула на Леона, пока он натягивал свитер.

      – Понятно. Это все же детская площадка, а не ночлежка. Ребенок мог испугаться, и вообще…

      – Я никого не напугал, – улыбнулся Леон. – Но вы абсолютно правы! Всего доброго.

      Хэл

      «Мама, смотри! Настоящий заяц!» – эти слова Хэл может сказать на японском, китайском, русском, английском, испанском, чешском, французском и немецком.

      Много раз он спрашивал себя, зачем живет здесь, в клумбе, свою бесконечную жизнь. Начало ее терялось в туманном клеверовом прошлом, где не было никаких самолетов. Потом они появились – смешные, кургузые. Хэл наблюдал за полетом и удивлялся: зачем? Если ты родился без крыльев – живи на земле. Однако любопытство несколько раз заставляло его пытаться взлететь. Хэл разбегался, прижимал уши и падал пузом на траву. Так и должно быть. Ему и правда незачем летать, потому что он заяц. А люди пусть решают за себя.

      Однажды на его луг села летающая машина с человеком в пузе. Хэл заметался в ужасе. Треск пропеллера и гул мотора как будто перемалывали все остальные привычные звуки: шелест травы, жужжание шмелей. Сколько раз за бесконечную жизнь у него холодело внутри, колотилось сердце, дрожали уши! Сколько раз на мягких лапах подкрадывалась смерть и отступала в последнюю секунду. Его время шло и не останавливалось. Сородичи появлялись на свет, уходили в вечность, сменяя друг друга, а Хэл оставался. И вот он дожил до первого приземлившегося на лугу самолета.

      Из машины вылез человек в кожаной куртке и шлеме с очками. Он огляделся. Снял круглые очки. Сделал несколько нетвердых шагов по лугу и лег в траву. Ноги будто не слушались его. Хэл был совсем рядом. Он чувствовал запах кожи и керосина. Тогда эти запахи были еще не распознаны и не названы, но они уже пришли к нему. Человек лежал не двигаясь. Хэл чувствовал, что после полета необходимо вот так приземлиться всем телом, хотя и не летал сам. Выбравшись из укрытия, он осторожно запрыгал к летчику, пружинисто отталкиваясь мозолистыми подушечками обеих задних, и остановился так близко, что, вытянув морду, мог понюхать кожаный шлем. И понюхал.

      Генри

      Генри лежал на спине, закрыв глаза. Он посадил свою машину на отличную площадку. Этот луг еще не знал самолетов.