Харам, любовь…. Виктория Сорока

муриваемся. Бах! Дверь подскакивает от удара ногой снаружи. Комод подпрыгивает! Дыра заполняется холодом. Во рту – металлический привкус. Шея покрывается липким холодным потом.

      – Русские бляди! – кричитиз коридора тягучий низкий голос, – Суки!

      Я вздрагиваю, сжимаюсь пружиной. Во рту сухо и противно. Оглядываюсь на стол – кувшин пуст.

      – Умалат напился! – бежала по коридору Ленка пять минут назад, предупреждая всех жителей студенческого общежития, – идет на третий этаж!

      Опять пьяный Умалат, как медведь-шатун, разбуженный зимой, яростно кричит, ищет свою Наташку. А нет Наташки, родители забрали прямо из больницы домой. Шутка ли! Аборт и сломанный нос! Нельзя Умалата злить, слушаться надо. Наташка слушаться не стала, смеялась с одногруппниками, с парнями! Третий курс, девятнадцать лет… Русскую блядь Умалат проучил… напился… рыдал… Видела вся общага…

      Наташкина соседка Верка вызвала скорую втайне от Умалата и Тагира. Испугалась. Мы даже от страха и жалости, а еще из солидарности, начали разговаривать с Наташкой, которую неслина носилках врачи.

      – Девки, сейчас Хасан проснется, Умалата в комнате закроет, – стуча зубами, прошептала Юлька.

      – Не закроет. – Покачалиголовами мы, – это до утра теперь. Хасана с Хусейном вчера опять ОМОН забрал. Оружие нашли. Флаги со стен срывали, забыла что-ли?

      Юлька беспомощно заскулила. Юльке хотелось в туалет. Мне не хотелось ничего. Только тишины.

      – Ссы в ведро, – предложили мы.

      – Не могу, стыдно, – плакала Юлька.

      – А я срать хочу, – засмеялась с подоконника, затягиваясь сигаретой, Машка. Мы весело заржали… И получили удар ногой в дверь! Комод снова подпрыгнул! Мы привычно вытянули руки. И снова заржали… Холодок вьется у меня под ребрами.

      – Блядь, картошку на кухне забыла, – стоная от смеха, прорыдала Машка. В свое дежурство Машка всегда жарит картошку. Ничего больше не умеет готовить и дешево. Опять голодными до утра сидеть. Когда же Хасана с Хусейном уже отпустят… Такого при них Умалат не позволяетсебе делать. Боится – старшие!Но, если оружие нашли, это на неделю, наверное. Это если без оружия задержать их, то на два-три дня. А с оружием неизвестно…

      – Машка, сигареты еще есть? – спросила некурящая Юлька.

      – Ты же ссать хотела, – ржала Патимат, – а щас еще и обосрешься!

      – Почему? – хлопая глазами удивилась Юлька.

      – Сигарета говно толкает, – хором ответили мы и снова заржали.

      Из коридора слышиться гитара и стук чеченкских и ингушских каблуков.

      – Танцуют, суки, – шепчет красная от натуги Юлька. Терпит. Не ссыт.

      – Сейчас, подожди, если «Ночи огня» начнут орать, то скоро разойдутся. – Надеется Патимат.

      – Я обоссусь, пока они «Ночи огня» споют! – Расстраивается Юлька. Машка ногой пододвигает ей ведро. Юлька отворачивается.

      – Это кто тут стучит, я не понимаю! – картаво и визгливо кричат в коридоре.

      – Фирузка! – это Машка, – ни хера их не разгонит!

      Комендантша общежития гоняла только местных студентов – они не давали взятки. В наш институт поступали только бедные местные, так как было бюджетное отделение, и богатые приезжие. Приезжие давали деньги. Преподам, ректору, комендантше. Приезжие были из Чечни и Ингушетии, учились по договору. Готовили кадры для республик, инженеров-строителей. А еще была война. Наших пацанов гнали в Чечню. Убивать.

      – А, это ты, Альбертик! – подобострастно произнесла Фирузка, – что-то громко вы, мальчики! Давайте потише, ночь уже!

      – Выходим, Юлька! – Придумала находчивая Машка, – в туалет! При Фирузке они нас не тронут!

      – Боюсь! – проплакала Юлька. Юлька была первокурсница. А мы бывалые.

      – Боишься, ссы в ведро! – прокричала Машка и решительно, отодвинув за один угол комод, шагнула в коридор.

      – Вместе пойдем, выходите! – поддержала Машку я. Разумно рассудила, что вчетвером поссать будет безопасней, вытолкнула Юльку в коридор. Патимат выскользнула следом.

      – Вы чего по коридору шляетесь? – закричала на нас Фирузка, – ночь уже. Спать всем я сказала!

      У Фирузки лицо старой собаки. Щеки спустились к носу, потекли дальше на шею. Фирузка сторожевая собака, довольно агрессивная. Однако не ко всем. Знает тех, кто кидает ей кости.

      – Мы в туалет, – добродушно улыбнулась я комендантше. Находчивая Патимат завернула на кухню за картошкой.

      – Суки, картошку сожрали, пустая сковородка! – возмущалась Патимат пять минут спустя в нашей комнате.

      – А Юльку Тагир схватил, когда она в туалет шла! – поделились впечатлениями мы.

      – И чего? – ахнула Патимат, прижимая ко рту ладонь.

      А я заорала: «Я ссать хочу, обоссусь сейчас!» – похвасталась Юлька.

      – И чего, отпустил? – удивилась Патимат.

      – Отпустил! – похвастались мы. И дружно заржали. Урчали животы, скручивались от голода и смеха.

      – Ночи