Пособие для практикующего мошенника и другие Похождения с Лёкой. Елена Доценко

свой сон: он поднимается по лестнице, переходя с этажа на этаж какого-то незнакомого здания, и чем выше, тем отчётливее видит чистый тёплый свет, который льётся из открытых дверей кабинета. Проснувшись, он решил, что это знамение. И не ошибся. Есть предположение, что тем кабинетом был кабинет Николаенко. И для Бабая не только свет пролился на всю судьбу, а ещё и астрономическая, по меркам жителя сельской местности, зарплата за манипуляции, «пользительность» которых оказалась весьма сомнительной. Но всё это было потом. А нынче Всевышний ласково смотрел на него, что не мешало ему, однако, думать при этом: проснётся ли в рабе Божьем совесть? Но мысли Всевышнего были высоки, а Бабай смотрел не вверх, а строго перед собой – и потому думал совершенно о другом. Дверь кабинета была безымянной, но в его сознание давно крупным шрифтом впечаталось объявление: «Сниму, порчу». Вот так, через запятую, Бабай и исцелял, пыхтя, и попахивая, и веря в собственную незаурядность. И хотя находился он у Николаенко на полном пансионе, всё же карманил с пациентов деньги. И рассуждал при этом убедительно: он возвращает людям здоровье, а те просто закрепляют успех согласно тарифу. Это была Его судьба. А судьба Николаенко имела отношение к свету, теплу и зарплате. И потому при встрече оба улыбались друг другу: один – оттого, что знал; другой – оттого, что не признавался. Но Бабай твёрдо считал шефа доверчивым идиотом. Тот же держал его при себе из любопытства и по причине пагубной для себя человечности.

      Любопытство вызвал один случай. Бабаю пришлось попыхтеть над ребёнком Геннадия Васильевича и при этом так прогреть ему простуженное лёгкое, что антибиотики оказались всего лишь поддерживающей терапией. Через три дня малыш был здоров. Кстати, диагноз Бабай поставил безошибочно на расстоянии шестисот километров.

      К своим пятидесяти годам Шаман Бабаевич успел наплодить пятерых детей, обзавестись двумя внуками, приютить всех собак и кошек в своём неустроенном доме, окончательно забить на любую работу и со всеми своими чакрами, как с открытым забралом, ринуться на биоэнергетику. Самоотверженность, смирение, готовность служить откровенно требовали вознаграждения. Получив рабочее место в центре города и приодевшись на подарки от Николаенко, он изо всех сил старался не разочаровать шефа. В последнее время Геннадия Васильевича всё чаще стали беспокоить приступы почечной колики, и Бабай, зная, конечно, что врёт самым бессовестным образом, обещал тем не менее всякий раз полное выздоровление и мчался на помощь в любое время суток, сокрушался у постели больного, строил прогнозы – в общем, «врачевал» как мог.

      Круг его знакомств расширялся, и Шаман Бабаевич уже подумывал об учениках. Он практически видел себя в центре их – таких же бородатых, как он, но не таких, конечно, сильных, матёрых долгожителей. Бабай и вправду считал, что век его должен перевалить далеко за двести. При этом мало кто знал, – а сам Николаенко боялся признаться себе в этом, – что Бабай ускорил уход его матери из жизни. Целитель, ничего не сказав Геннадию Васильевичу, отменил старушке приём привычного набора