Данте Алигьери и русская литература. Арам Асоян

ссадил нас в глубине Герион,

      У самого подножия рухнувшей скалы,

      И освободившись от наших тел

      Умчался, как стрела из лука.

      М. Лозинский:

      Так Герион осел на дно провала

      Там, где крутая шла скала,

      И, чуть с него обуза наша спала,

      Взмыл и исчез, как с тетивы стрела.

      А. Илюшин:

      Так зверь, носящий имя Гериона,

      На дно спустился; мы сошли без звука;

      Как только сняла груз моя персона,

      Прочь улетел он, как стрела из лука.

      В.Маранцман:

      так Герион закончил свой полет,

      достигнув скал глубинных остановки

      где нас сгрузил, и, вновь подняв живот,

      исчез как в пропасти конец веревки.

      На наш взгляд стих Лозинского «Взмыл и исчез, как с тетивы стрела» наиболее выразительный и динамичный. Он эмблематичен для всей переводческой стратегии автора, у которого, как сказал бы Мандельштам, «Единство света, звука и материи составляет ее внутреннюю природу»[36]. Иного рода стратегия А. Илюшина. Он сознательно уходит от испытанного русской поэзией пятистопного ямба и в соответствии с оригиналом предпочитает ему женский силлабический одиннадцатисложник, так как русский одиннадцатисложник с женской клаузулой ближе итальянскому эндекасиллабу – размеру дантовского стиха. Выбор не вкусовой, а профессиональный. Стиховеды убеждены, что технику эквиметрического перевода Данте на русский язык определить непросто. «Ясно, что перевод должен охранить большую долю ямбических строк и стоп внутри неямбических. Переводчик должен усилить четвертый и шестой слоги, как это сделано в «Божественной комедии. В наиболее точном и в стиховом, и в лексическом плане переводе А. А. Илюшина эта задача решается средством микрополиметрии: русское ухо, привычное к сверхжесткой силлаботонике, слышит в пределах строки или строфы сочетание различных стоп или рзмеров»[37].

      У Илюшина не только стиховая форма, но и языковая манера резко отличается от сурово-пленительных терцин Лозинского. «Здесь почти нет красоты слога, – пишет о своей работе Илюшин, – в том смысле, в каком она столь блистательно проявилась в тексте Лозинского.

      «Эстетизмам» нередко предпочитаются «антиэстетизмы». Во имя чего? Все дело в том, что поэтическое слово Лозинского отточено, уверено в себе, с своей непогрешимо-исторической сочетаемости с контекстом, неотразимом обаянии, стилистической уместности и пр. Такой эффект удается тогда, когда мастер слова умело опирается на надежно выработанные и выверенные нормы литературного языка и поэтического вкуса – т. е. на то, на что никак не мог опереться сам Данте, будучи не столько наследником, сколько первооткрывателем поэтических сокровищ. У Лозинского – сформировавшееся, У Данте – формировавшееся»[38].

      Перефразируя Т. Адорно, мы вправе думать, что ничто не наносит такого ущерба искусству прошлого, как его аналогии с настоящим. Своими переводами знаток Данте и русской силлабики

36

Мандельштам О. Разговор о Данте ⁄ Слово и культура. Статьи. М.: Сов. писатель, 1987. С. 112. О творческой истории «дантовского» текста М.Л.Лозинского см.: С.М.Лозинский. История одного перевода «Божественной Комедии» ⁄ ⁄ Дантовские чтения. М.: Наука, 1989. С. 10–17

37

Акимова М.В., Болотов С.Г. Стих «Божественной Комедии» и проблема его адекватной передачи на русском языке/⁄Славянский стих. Стих, язык, смысл. М.: Яз. сл. Культуры», 2009. С. 313.

38

Илюшин А.А.Еще один разговор о Данте/Божественная комедия. Пер. с ит. А.А.Илюшина. М: Изд-во филол. фак-та МГУ, 1995. С. 27.