.

«Преддверие»:

      Опасный, трудный подвиг предприемлю:

      Царя, певца, воителя пою;

      Все три венца Давид, пастух счастливый,

      Стяжал и собрал на главу свою[93].

      Образ легендарного царя Давида был одним из любимых у декабристов и поэтов, близких к ним. Давиду посвящали свои стихи П. Катенин, Ф. Глинка, А. Грибоедов, Н. Гнедич. В стихотворении «Мир поэта» (1822) Катенин предвосхитил Кюхельбекера почти слово в слово:

      Царь, пастырь, воин и певец

      Весь жизни цвет собрал в себе едином [94].

      Повышенный интерес декабристов к этому библейскому персонажу объясняют стихи Ф. Н. Глинки:

      Бог избрал кроткого Давида,

      И дал он юному борцу

      Свой дух, свое благословенье,

      И повелел престать беде,

      И скрылось смутное волненье;

      Хвалилась милость на суде;

      Не смел коварствовать лукавый,

      И не страдал от сильных правый.

      Закон, как крепкая стена,

      Облек израильские грады,

      Цвели покойно вертограды,

      Лобзались мир и тишина[95]

      В поэме Кюхельбекера эпическое повествование о Давиде ценно не только само по себе, но и своей способностью выделить психологические коллизии субъективного сюжета, где героем является сам автор произведения. Давно замечено, что вся огромная поэма «посвящена рассказу о преодолении Давидом разных бед, испытаний и невзгод; о победах же его говорится как бы мимоходом в нескольких строках»[96]. Такой подбор эпизодов определен совершенно очевидным намерением Кюхельбекера соотнести свой трагический жребий с перипетиями жизни героя, о котором Данте, кстати, сказал: «И больше был, и меньше был царя»[97]. В этой психологической соотнесенности центрального персонажа с автором поэмы ничего особенного для романтика нет. Неожиданнее, когда поэт в раздумьях о себе обращается к творцу «Божественной Комедии»:

      Огромный сын безоблачной Тосканы,

      При жизни злобой яростных врагов

      В чужбину из отечества изгнанный,

      По смерти удивление веков,

      Нетленных лавров ветвями венчанный

      Творец неувядаемых стихов!

      И ты шагнул за жизни половину,

      Тяжелый полдень над тобой горел;

      Когда в земную ниспустясь средину,

      Ты царство плача страшное узрел,

      Рыданий, слез и скрежета долину,

      Лишенный упования предел…[98].

      В этом тексте наряду с лаконичной характеристикой Данте легко заметить редуцированный пересказ «Комедии», в которой одна из строк чуть ли не дословно повторяет начальный стих «Ада». Почти с той же стиховой фразы начинается фрагмент, в котором Кюхельбекер уподобляет себя великому тосканцу:

      Так я стою на жизненной вершине,

      Так вижу пред собой могтильный мрак:

      К нему, к нему мне близиться отныне

93

Кюхельбекер В. К. Избр. произв. Т. I. С. 350.

94

Катенин П. А. Избр. произв. М.; Л.: Сов. писатель, 1965. С. 118.

95

Глинка Ф. Н. Избр. произв. Л.: Сов. писатель, 1957. С. 159–160.

96

Королева Н. В. К. Кюхельбекер. – В кн.: Кюхельбекер В. К. Указ соч. Т. I. С. 47. См. также: Е.Ф.Илюшин. Данте в судьбах и поэзии декабристов/ ⁄ Дантовские чтения. М.: Наука,2000. С. 71–77.

97

Данте Алигьери. Божественная комедия/Пер. М. Лозинского. М..: Наука, 1967 (Чистилище, X, 66). Далее все ссылки на это издание.

98

Кюхельбекер В. К. Избр. произв. Т. I. С. 372.