младых ногтей этой житейской мудрости), что происхожу я из хорошей семьи в Уотерфордском графстве, а еду в Дублин учиться наукам, на что матушка ассигновала мне пятьсот фунтов в год. Миссис Фицсаймонс также оказалась общительной собеседницей. Она дочь генерала Грэнби Сомерсета из Вустершира, чье имя мне, конечно, знакомо (оно было мне незнакомо, но у меня хватило учтивости об этом умолчать); замуж она вышла, признаться, против воли отца, ее муж, прапорщик Фицджеральд Фицсаймонс тайно увез ее. Бывал ли я когда-нибудь в Донеголе? Нет? Какая жалость! У капитанова отца там сотни тысяч акров земли, а такого замка, как Фицсаймонсбург, не найдешь во всей Ирландии. Капитан Фицсаймонс – старший сын и, хоть он и в ссоре с отцом, со временем унаследует огромное состояние. Она без конца описывала дублинские балы, банкеты в Замке, скачки в Феникс-парке, а также светские собрания и рауты – немудрено, что я развесил уши и только и думал, как бы и мне приобщиться к этой веселой жизни; но с грустью говорил себе, что мои щекотливые обстоятельства требуют особой осторожности и возбраняют мне представляться ко двору, коего чета Фицсаймонс была лучшим украшением. Я невольно восхищался этими непринужденными излияниями, сравнивая их с глупейшей трескотней вульгарных захолустных кокеток в килвангенских собраниях. Моя спутница чуть ли не на каждом шагу поминала какого-нибудь лорда или другую благородную особу и, видимо, свободно говорила по-французски и итальянски – я не преминул ввернуть, что немного изъясняюсь по-французски. Что до ее английского произношения, тут я, по правде сказать, был плохим судьей, ведь это была первая настоящая англичанка, какую мне довелось встретить. Она посоветовала мне остерегаться случайных знакомств в Дублине, где, по ее словам, было до пропасти жуликов и проходимцев, понаехавших из разных стран; когда мы познакомились покороче (а это произошло за десертом), она даже, к великой моей радости и благодарности, предложила мне поселиться у них на квартире, где Фицсаймонс, по ее словам, примет ее храброго юного спасителя с распростертыми объятиями.
– Полноте, мадам, – пытался я ей возразить. – Что же я, собственно, спас? – И это была чистейшая правда: я появился слишком поздно и не мог помешать грабителю распорядиться ее деньгами и жемчугами.
– А ведь сказать по чести, не так уж он много и взял, – вмешался ее обормот-слуга, который давеча испугался грабителя, а теперь исправно прислуживал нам за столом. – Разве он не вернул вам тринадцать пенсов медью, да и часы – сказал, что они томпаковые?
В ответ госпожа назвала его дерзким мошенником и приказала сию же минуту убираться вон. Когда же он повиновался, объяснила мне: этому дуралею, мол, и невдомек, что такое ассигнация в сто фунтов, которую Френи отнял у нее вместе с кошельком.
Будь я побогаче житейским опытом, я, пожалуй, догадался бы, что мадам Фицсаймонс отнюдь не дама из общества, за каковую она себя выдает; желторотый новичок, я верил каждому ее слову и, когда хозяин явился со счетом, уплатил за обед с видом лорда. Она, кстати, и не вспомнила о двух
