Пост. Дмитрий Глуховский

незапертую квартиру, пробирается внутрь.

      За кухонным столом сидит мумия в осенней ветровке. Руки черные, скрюченные, лежат на столе.

      Егор садится напротив. Он по городу часто один лазит, его таким не напугаешь. Раньше, то есть, еще было страшновато, и Егор тогда придумал себе с мертвыми разговаривать.

      – Привет. Как дела? Что нового?

      – Да какое новое, брат. Из дома не выхожу.

      – Ну, так-то ты ничего и не пропустил. Там, снаружи, тоже без изменений. Тебя как звать-то?

      – Семен Семеныч. А тебя?

      – А меня Егором. Егор Батькович.

      – Ну спасибо, что проведал, Егор Батькович.

      – Да мне не трудно, я тут рядом живу. Слушай, Семен Семеныч, а ты не против, если я у тебя карманы гляну? Мне тут айфон нужно позарез. У одной девчоночки сломался, и я вот, короче… Подарить ей хотел.

      – А что, красивая девчоночка-то?

      – Да вообще огонь.

      – Ну, блин. Так-то я не очень это люблю… Ну уж если ты прямо втюрился… Ну ладно тогда.

      – Спасибо. Я аккуратно.

      Егор лезет к Семену в карманы, тот старается держаться прямо. Карманы у него пустые. Егор тогда отряхивает руки, обходит квартиру, залезает в шкафы, но у Семена Семеновича дома хоть шаром покати.

      Егор заглядывает еще в две другие квартиры.

      Тут все вверх дном. Шкафы и серванты выпотрошены, все их содержимое вывалено на пол и растоптано. Валяются книги с вырванными страницами, под ногами хрустит хрустальная крошка от битых рюмок и фужеров.

      Город за окном становится из алого сизым: солнце закатывается.

      Пора возвращаться.

      Егор закидывает «калаш» на плечо и катится по растрескавшемуся асфальту.

6

      – Деда, пойдем домой!

      Мишель глядит на деда Никиту одновременно просительно и строго; старый Никита показывает ей свой стакан, который наполовину полон.

      – Еще не время!

      – Бабка ноет. Где Никита, где Никита, «Березу» свою – и опять по новой.

      Дед Никита обводит присутствующих унылым взглядом. Другие два старых хрыча, давние его друзья, еще заводские, понимающе вздыхают: дескать, прости и прощай, дорогой товарищ. Наспех чокаются, глотают мутный самогон, и дед с кряхтением поднимается со своего насеста. Идет неровно – полный с краями стакан в нем бродит.

      У входа в подъезд они оба переглядываются еще раз, и вдруг Мишель хватает деда Никиту за рукав.

      – Я больше тут не могу, деда. Я тут сдохну.

      – Ну вот прямо и сдохнешь!

      – Я тебе серьезно.

      – Ну и я не шучу. – Дед вздыхает. – Если б твои родители были живы – да неужели бы они тебя к себе не забрали? Отец в тебе души не чаял! Ты у него с рук не слезала… А тут сколько лет прошло – и ни слуху ни духу.

      Сколько раз их разговор упирался именно в это: в ее упрямое нежелание допустить, что родителей давным-давно нет.

      – Ну и че? Ну ладно, ну умерли они. И че?

      – И кому ты там нужна тогда?

      – Дяде Мише. Тете Саше.

      – Позвонить они могли за столько лет, дядя Миша? Не