Пушкин в шуме времени. Александр Белый

в пьесе.

      Перешагнет; Борис не так-то робок!

      Названа ли эта цель, придающая силу «не-робости», оправдывающая волю к пере-ступлению, самим Годуновым? Вполне!

                           …Я думал свой народ

      В довольствии, во славе успокоить,

      Щедротами любовь его снискать.

      При таком подходе преступление обретало черты своеобразно понятой жертвенности, придававшей фигуре Бориса в глазах современников Пушкина, прозревших замысел многоходовой годуновской комбинации, черты трагического величия. Процитируем, чтобы не быть голословными, отзыв Гоголя: «О, как велик сей царственный страдалец! Столько блага, столько пользы, столько счастия миру – и никто не понимал его!»[48]. Очевидно, «никто» – это народ, не понимавший счастия своего. А как раз на понимание «люди умные» очень рассчитывали в своих передовых думах, противопоставленных «устаревшим». Вся схема преступления и оправдания уже была рассказана гражданином Рылеевым. Приведем финал думы о Годунове:

      «О так! хоть станут проклинать во мне

      Убийцу отрока святого,

      Но не забудут же в родной стране

      И дел полезных Годунова».

      Страдая внутренно, так думал он;

      И вдруг, на глас святой надежды,

      К царю слетел давно желанный сон

      И осенил страдальца вежды.

      И с той поры державный Годунов,

      Перенося гоненье рока,

      Творил добро, был подданным покров

      И враг лишь одного порока.

      Скончался он – и тихо приняла Земля несчастного в объятья – И загремели за его дела Благословенья и – проклятья!

      Вот так! Какой смысл восклицать «Ирод! Богородица не велит!», если «убийство отрока святого» понятно небесам, если они даруют успокоение совести (сон), если земля не возмутится, а тихо, благоговейно примет в объятья, если не бог насылает наказанье, а глупый рок? Годунов, по этой схеме, мог бы перекреститься, посылая убийц, точно так, как сказано Рылеевым в одной из подблюдных песен:

      А, молитву сотворя,

      Третий нож – на царя,

      Слава!

      Помолясь, конечно, богу пользы, дарующему силу надежде, что народ эту самую пользу и оценит, и возблагодарит подателя сего, а «проклятья» тем и смоются -

      И смою черное с души пятно

      И кровь царевича святую! —

      убеждал Рылеев.

      Слово «польза», повторяемое и Гоголем, и Рылеевым, и пушкинскими персонажами (Годуновым, Шуйским, Г. Пушкиным)[49] маркирует философию, приверженцами которой считали себя «люди умные», будущие декабристы в том числе – философию французского Просвещения. Ее идеи входят в число «каменских и киевских обиняков» как теоретический базис дискутировавшихся тогда вопросов. Суждения выдающихся представителей этого направления европейской мысли могут быть хорошим гидом в лабиринте пушкинской пьесы.

      Обратим

48

Гоголь Н. В. Собр. соч. в 4-х томах. М., 1968. Т. 4. С. 9.

49

Шуйский: «Скажу, что понапрасну / Лилася кровь царевича-младенца; / Что если так, Димитрий мог бы жить». Г. Пушкин: «Что пользы том, что явных казней нет». Годунов: «Он побежден, какая польза в том».