Третье небо. Андрей Валерьевич Васютин

Рута.

      Ствол плавно, словно со стедикамом, поднимается, медленно выцеливает в девку, плавает, – влево, вправо, полупетля – наконец пыхает, дёргается вверх.

      Демьян наблюдает – это невозможно! – как пуля-капля ввинчивается в воздух, чёрной размазанной точкой плывёт мимо Руты к девке; та невозмутимо смотрит пластиковым лицом, глазами своими пуговками, потом сноровисто подхватывает с витрины зеркало на ножке, хлёстко машет им от себя, как ракеткой для настольного тенниса, осколки россыпью взрываются в стороны, торжествующе бликуют, валко переворачиваются, слепят гранями.

      Девка рвёт с места, вот она уже в проёме входной двери; одну полу дублёнки задирает вверх.

      Гризли не успевает сопроводить её взглядом. Девки уже нет, а он мучительно медленно ведёт голову туда, где она была раньше.

      Демьяна бьёт упругая волна звука.

      Аттракцион закончился, мир вернул себе нормальную скорость, гризли вольно опустил пистолет вниз, – вокруг дрожит дымок – выглянул на улицу, поморщился, в движение выхватил телефон и одним тапом сделал вызов.

      Демьян наконец откинул со своего лица руку Герхарда Рихардовича.

      – Да вы охренели! – сказал он, повернул вбок голову, и нечаянно увидел глаза Руты; взгляды их переплелись, напряжённо загудели, завибрировали.

      Рута сделала шаг из-за прилавка, а потом, словно опомнившись, остановилась. Посмотрела на Демьяна.

      Она глубоко дышала. Влажные её губы едва заметно шевелились.

      – Ты в порядке? – спросила она.

      ***

      Осмотрительность – это не самоограничение, но свобода выбора безопасного пути. Именно поэтому Демьян немного полежал, не открывая глаз и прислушиваясь к ощущениям.

      Они плохо соотносились с тем, что он помнил.

      Главным и всепоглощающим чувством была усталость: он словно бы только что пробежал двадцать километров, вот только ни ноги у него не болели, ни плечи с шеей, да и дышалось нормально; наверное, лучшей ассоциацией к его состоянию мог быть образ человека, безвылазно просидевшего в духоте перед мельтешащим экраном двое суток, а потому обессиленного даже и без физических нагрузок.

      Смотреть в мир не хотелось.

      Хотелось спать.

      И есть. Лучше всего – что-нибудь сладкое.

      Демьян потянулся к голове, яростно почесал её отросшими ногтями, чувствуя, что под руками у него – всё липко. Задел пробившуюся на щеках щетину.

      Он открыл глаза.

      Из этого ракурса видны были ему стены без каких-либо деталей – ни выключателей, ни розеток – и низкий потолок. Преодолевая головокружение, Демьян медленно, подворачиваясь, помогая себе локтями, приподнялся.

      Сел.

      Одет он был в пижаму и брюки. На ногах – ничего.

      Вокруг него возведена оказалась тускло освещённая комната: без дверей, без окон, с одной только медицинской каталкой и унитазом. Сразу стало трудно дышать.

      Демьян почувствовал себя погребённым в склепе.

      Сердце его ударило, – сначала разово, на пробу, а потом заколотило часто-часто, барабанной