Азбука семейной жизни. Маргарита Макарова

придумать. Вся дочкина разборка начинала его раздражать. Столько нервов кругом идет, а тут еще и Настя тянула из него последние жилы. – Ты что, неужели ты не понимаешь, что я не могу всем сказать, что ты моя дочь?

      – Ну почему? Почему? Я не понимаю!

      – Да потому, что скажут люди?

      – Да какие люди? Где ты видишь людей-то?

      – Если для тебя они не люди, то, что ты так заботишься, чтоб они узнали правду и знали бы, что ты моя дочка?

      – Не знаю.

      – Ну вот, – вздохнул Валера и снова сел на вертящееся кресло музыкального оператора. – Ты сама не знаешь, чего ты хочешь, а требуешь… – он замялся, подбирая слова.

      Живот мешал ему дышать. Ванидзе чувствовал его даже тут, просто сидя в кресле. Лишняя тяжесть, так внезапно возникшая, создавала лишний объем, и трудно было назвать большую причину неудобства – круглый, выпирающий и давящий на все полукруг пуза, или вес его. Он вскинул руки вверх, согнул их в локтях. Жест был нелепый, и облегчения это не принесло. Он подумал, что вечером откажется от ужина, и тут же тоскливо заныло под ложечкой. Пора было что-то покушать.

      – Я знаю, чего я хочу. Я знаю. Я хочу, чтобы ты честно признал, кто я такая…

      – Ну, кто ты такая?

      – Я дочка твоя.

      – И что это меняет? А я кто такой? Какая честь тебе быть моей дочкой? Все будут говорить – вон Настька – она великий музыкант и певица, а так – на тебя, как Орбокайту, будут показывать пальцем и говорить – вона – дочка Ванидзе, как надоели эти дети, тащат и тащат всякую шваль за собой, сами наживаются со сцены, уйти не могут, так еще и детей своих бездарных тащат.

      – Я не бездарна, ты сам говорил, что пою я гениально Да я и сама знаю, что я пою гениально.

      – Гениально – не важно. Ты думаешь, они будут пение твое слушать? Ну, прям… Они и даже не услышат твоего голоса, даже слушать его не станут… они просто сразу повесят на тебя ярлык – дочка Ванидзе. И все. Ты поставишь крест великий и верный на всем, на своей карьере… Я потому и не хотел тебе ничего делать…

      – А зачем же все-таки стал помогать? – ярость мелькнула в черных глазах девочки. – Ну и оставил бы все как есть, и пошла бы я учиться на программиста, иль стала бы ди-джеем, что вдруг забеспокоился?

      – Не мели чушь. Ты знаешь, я все готов для тебя сделать.

      – Не ты, а Костя. Он взялся за «Зазеркалье».

      – Ты даже представить не можешь себе…

      – Могу…

      – Нет, ты не можешь… – голос певца вдруг резко изменился. Он не хотел вот так просто оставить этот разговор, чтобы он вновь повторился через пару дней. – Нет, ты не можешь себе представить, на что пошел Костя ради твоего таланта.

      – Ну вот, ты же сам признаешь, что пою я…

      – Да…

      – Что да? – голос Насти был слишком громким, чтобы свидетельствовать о ее спокойствии.

      – Да прекрати ты, что мы еще для тебя должны сделать?

      – Ничего, все…

      – Что – ничего? Признать, что я твой отец? Ну и что? Что это даст?

      – Спокойствие.

      – Какое тут спокойствие? Это будет крест. И все, прощай твое пение, прощай все…

      – Почему