Сцены частной и общественной жизни животных. Коллектив авторов

простодушно отождествляют счастье с любовью к самим себе; другие, более скромные, поднимают очи горе и просят счастья у Бога, как будто Бог им чем-то обязан. Третьи говорят Человеку, будь он даже беден и отвержен, как Иов: «Не отказывай себе ни в чем», – и сами подают пример, поскольку имеют для этого возможности; четвертые проповедуют, что счастье – в воздержании, но сами воздерживаться не хотят. Самые упорные до последнего часа продолжают надеяться, что будут счастливы… завтра; большинство же соглашается с Шекспиром в том, что лучше им было вовсе не родиться на свет[196].

      Что же из всего этого следует? только одно: что на земле счастья нет, что это слово совершенно напрасно присутствует во всех языках и что бессмысленно искать то, чего ни одно живое существо не находит и без чего, в сущности, легко обойтись, раз весь мир, худо ли, хорошо ли, без этого обходится[197].

      Что же до меня, я сомневаюсь и в том, что следует возблагодарить Господа, сотворившего нас Животными, и в том, что с точки зрения благополучия разница между Зайцем и Человеком так уж велика.

      Конечно, Человек неспособен к счастью; ему присущи инстинкты столь извращенные, что, случается, брат идет войной на брата (а если братья дерутся, разве перестают они от этого быть братьями?). Что есть у Человека? тюрьмы, суды, болезни да жалкая тонюсенькая кожа, которую легко оцарапать до крови даже шипом розы. У него есть бедность, эта язва, неведомая Зайцам, ибо они все равны перед солнцем и чабрецом, меж тем среди Людей, как сказал еще Гомер, находятся такие, которые бродят по плодоносной земле, прося подаянья[198].

      Но предпочтительнее ли участь Зайца? Стоит мне подумать о том, что равные права обретаются лишь при равных силах и что честному Зайцу, даже если он увернулся от Людей, собак и пуль, все равно нелегко жить на свете, я с уверенностью заявляю, что счастье недостижимо. Раз все кругом вопрошают, где же счастье, значит, его нет нигде; как сказано у Блаженного Августина, даже если зла не существует, существует по крайней мере страх зла, а этот страх и есть зло[199]. Итак, цель наша не в том, чтобы достигнуть счастья, но в том, чтобы избегнуть зла…

      Вот теперь, любезная Сорока, я сказал все, что хотел.

      Благодарю вас за внимание, с каким вы меня выслушали. Умение слушать – великое умение. До сих пор Сороки, пожалуй, не числили его среди своих главных достоинств, – заметил он мне не без лукавства. – Сохраните эту рукопись, я доверяю ее вам; когда эти малыши повзрослеют, а я отправлюсь в мир иной, – что не замедлит случиться, – обнародуйте ее. Замогильные записки нынче в моде[200]; в наше время у покойников нет отбоя от почитателей, так что живым очень выгодно превращаться в мертвых.

      И вот, Господа, эти записки перед вами. Признаюсь, я нарушила волю автора: он жив, и тем не менее я их обнародовала. Надеюсь, друг мой простит мне,

196

На сей раз образованный Заяц цитирует «Гамлета» (д. 3, сц. 1).

197

Тщетным поискам счастья посвящен в «Сценах» другой рассказ Этцеля/Сталя – «Жизнь и философические мнения Пингвина»; из него выясняется, что когда Этцель/Сталь вкладывает в уста своих героев-животных пространные рассуждения о счастье, он делает это в полемике с утопистом Фурье и его последователями (см. примеч. 557).

198

Тема подаяния обсуждается в семнадцатой песни «Одиссеи», где Одиссей является в родной дом под видом нищего старца.

199

Близкий к тексту пересказ пассажа из «Исповеди» Блаженного Августина (кн. 7, гл. 5).

200

Намек на мемуарное и автобиографическое сочинение Франсуа-Рене де Шатобриана (1768–1848) «Замогильные записки». Мемуары эти к моменту выхода «Частной и общественной жизни животных» были уже написаны, однако по завещанию автора могли быть опубликованы только после его смерти (именно этим и объясняется их название). Публике о существовании этих мемуаров было хорошо известно; интерес к ним подогревался, помимо славы Шатобриана как писателя и политика, еще и чтениями фрагментов, которые происходили в 1830-е годы в салоне возлюбленной Шатобриана г-жи Рекамье и на которые был допущен только узкий круг приближенных.