Разворошивши, улыбнись! Сборник короткой прозы. Виктория Вольская

бедный, покорно склоняет голову; безработица, какой-то новый штамм гриппа, выборы («Розочка, там все куплено и фальсифицировано, а говорят ещё, что демократическое общество! Дудки! Если есть в этом мире демократическое общество, то точно не здесь, где это общество составляют люди»), умер тот-то и тот-то, однако же «умерла Долли, надо же!» зацепляет маму и та, отвлекшись от журнала, поднимает глаза на отца и просит зачитать вслух некролог.

      «12 мая 199.. года на 40-ом году жизни скоропостижно скончалась в результате несчастного случая ласковая мать, любимая жена, единственная дочь Зонтикова Дорофея Павловна. Она прожила жизнь добросовестного и честного работника, уважаемого гражданина своей страны. Родилась Дорофея Павловна 29 января 19.. года, с 19.. года начала работать учителем музыки в школе, спустя десять лет стала преподавать в консерватории. На работе Дорофею Павловну ценили за её деловые качества, а дома – за заботу и терпимость. Память о ней навсегда останется в наших сердцах.

      Похороны Зонтиковой Дорофеи Павловны пройдут 15 мая в 10:00 на главном кладбище города Санкт-Петербурга».

      Мама качает головой, будто огорошенная, и смотрит на отца: вот он момент, когда они друг друга действительно видят. Роза наблюдает с порога за тем, как её мать и отец общаются, и понимает, что эти секунды далеки от того, чтобы быть семейными: родителей связала ниточка из некролога ласковой матери и любимой жены Долли Зонтиковой. Нет, если бы они каждое утро, говоря вслух «доброе утро» улыбались и обнимались, если бы они за завтраком разговаривали о том, что в планах на сегодня или на выходные, то тогда, наверное, могли бы называться семьей, но Лидия Михайловна и Фёдор Ильич были скорее просто соседями, нечем мужем с женой, и за столом каждый был сам по себе. Да и к тому же зачем отец называет маму постоянно Лидией Михайловной? Почему не «голубка» утром и «душа моя» за ужином, как называли своих возлюбленных мужчины во всех драмах? Наверное, если бы вместо отца на кухне сидел, обратив глаза в подвал и причмокивая кофе, дядя Вова (тот, что со второго этажа, он ещё электрик), мама бы не заметила, а если вдруг и раскусила бы обман, то только лишь повела бы плечами, да преспокойно спросила, где же Федя. Представим, что Федя отправился в плаванье на «Авроре» (он не умел плавать, все барахтался как щенок). «Он ушел в плаванье» – ответил бы ей дядя Вова. Мама бы всплакнула, наверное, и попросила бы нюхательную соль, какую подавали расстроенным девицам в девятнадцатом веке, – мама увлекалась чтением легких романов, да к тому же была актрисой, поэтому такая соль спокойна могла бы оказаться рядом – но уже к вечеру, выйдя на сцену, мгновенно забыла бы о Феде, полюбившем её без памяти, сидя в креслах с дамой в мехах около двадцати лет назад. Отец, справедливости ради, тоже не сильно интересовался тем, чем занята была Лидия Михайловна; бодрый и энергичный, он выигрывал суды, играл в гольф и душу был готов продать