Игры Стражей, или Паноптикум мотыльков. Елена Граменицкая

после дождя, стоил несколько тысяч евро.

      Но требовалось как минимум три повторных. Или не было смысла начинать.

      Деньги у нее были, но Хелен хранила их на черный день.

      Смешное определение беспросветного будущего.

      Что для нее «черный день»? Смерть близких? У нее их не было. Фрау Грюнберг жила одна в компании трех стерилизованных кошек.

      Болезнь? Операция? Трансплантация органов?

      Хелен все чаще приходила к выводу, что у нее уже давным-давно наступили черные дни, пустые, холодные, одинокие, безрадостные.

      Они длятся не менее двадцати лет. Черные годы, которые она проживала, словно спала летаргическим сном человека с ампутированной частицей сердца, правым или левым желудочком. Или с ополовиненной душой.

      Ее палачом были не раскаяние, не тоска и уныние. Долгие годы ее душу пожирала обычная зависть.

      Первая червоточина появилась уже давно – в юности.

      Зависть к более привлекательным и уверенным в себе сверстницам, расхватавшим, словно горячие пирожки, перспективных представителей сильного пола.

      Зависть к достатку их родителей, отрывавшему запретные двери.

      Зависть к их наглости, беспринципности, безнаказанности. Зависть и злость, что собственные моральные устои не позволяют ей идти тем же путем.

      Мир трещал по швам. Рассыпался словно карточный домик.

      Зрея, порок менял приоритеты.

      Хелен изнемогала от неудовлетворенности, от бесплотных попыток догнать утвердившихся, реализовавших себя подруг.

      Достаток и мир в доме, состоятельные мужья или щедрые любовники, талантливые дети, успешный бизнес…

      Она с тихой радостью выслушивала сплетни о тайных связях или внебрачных отпрысках, об опасности банкротства или подозрениях на смертельный недуг.

      Делая сочувственный вид, роняя лживые слезы, она потирала в душе руки от порочного счастья. Не все коту масленица… Богатые тоже плачут.

      Обманывала себя, показательно критикуя попытки бывших подруг перехитрить возраст, доказывая всем, что стареть надо естественно. Страдая в душе от невозможности, точнее от нежелания потратить деньги на собственные омолаживающие процедуры.

      Все годы фрау Хелен жила во лжи, в самообмане. В нелепом самоутверждении. Служила актером собственного театра, у которого никогда не было зрителей.

      Если не считать ее ленивых и глупых кошек.

      Недуг менял обличия, срывал старые маски, цепляя новые, все более безобразные.

      Мир с каждым годом тускнел, терял краски, приобретал запах затхлости, прорастал плесенью.

      Хелен часто засиживалась на скамейке в саду, служившей аллегорией собственного надгробия. Застыв, словно каменное изваяние, смотрела на зеркальную гладь озера и размышляла о неизбежном. Она давно сложила крылья за ненадобностью. Боролась со внутренним врагом единственным доступным способом. Спокойно ждала смерти, смирившись со своим ничтожеством.

      Смешно: еще несколько лет назад, пока была в детородном