По ту сторону. Маргарита Макарова

снова провела по моему закрытому глазу, но в этот раз это была сухая и мягкая ткань. Она промокнула губы и щеку. Не хотелось ни шевелиться, ни открывать глаз, ни думать, ни вспоминать. Мягкие и уверенные руки взяли мое лицо за щеки и приподняли.

      – Девочка, не бойся, открывай. Посмотрим на него.

      Подчиняясь, я открыла правый глаз. И тут же закрыла его. Движение повторилось эхом в левом глазу, и боль, которая, казалось, не может быть сильнее – усилилась. Стон раздался в моей голове, и я снова удивилась, что звук отразился от стен.

      – Надо открыть глазик. Больно? Ничего, ничего. Привыкай. Открывай, девочка. Еще раз. Ну…

      Разомкнув ресницы, я замерла, пытаясь сдержать дыхание и движение.

      – Ну вот, умница. Молодец. Хорошая девочка. Теперь сможешь снова на все посмотреть. И покушать.

      Еще бы сказала – посмотреть на все новыми глазами – подумала я, но промолчала. Красавица – алмаз, два зубы – один глаз, – вот когда начинаешь понимать детсадовские дразнилки. Передо мной сидела симпатичная, маленькая девушка. Ее лицо было круглое и очень молодое. Точеный нос был запросто вздернут кверху, зеленые глаза смотрели из маленьких, узких щелочек. Углы губ извивались бантиком, она улыбалась.

      – Я – Надя. Если что-то хочешь, можешь сказать.

      Она снова улыбнулась и встала. Когда она стояла, то с трудом доставала капельницу.

      Я хотела заново родиться, но просить об этом Надю было бесполезно.

      – Ну отдыхай. Ничего смертельного у тебя нет. Через пару недель, и даже раньше сможешь домой пойти.

      Она как будто прочла мои мысли. А может, все думают одинаково, когда попадают в больницу. Когда я буду здоровым, когда не будет боли, когда у меня вырастет новый глаз. Я снова застонала. Каким богам нужно молиться, чтобы все забыть. Хочу новую память. Чтобы отмахнуть воспоминания, я посмотрела в окно. Все, как всегда. Голубое небо, желтое солнце, зеленые листья. И до меня, и после меня. Я жива, но этому солнцу нет до этого никакого дела. Оно радостно светило бы и грело всех без разбора и после моей смерти. Это равнодушное солнце греет и тех бандитов и убийц, что мучили и уродовали меня. Не поддаваться воспоминаниям. Я стала рассматривать палату. Двое лежали под капельницами. Какие-то приборы, проводки. Внизу, на полу валялась кровавая простыня. Я снова посмотрела в окно. Видеть было значительно приятнее. Жизнь в полной темноте не давала возможности заблокировать память. Мозг перебирал и перебирал детали и события случившегося. Как четки, они двигались, одно, другое, деталь, лицо, удар, движение.

      – Вот, принесла тебе кашки, поешь. Да, кашка тут хорошая, масло правда нет, но каша вкусная, хорошая.

      Санитарка вошла в комнату с тарелкой и неторопливо подошла ко мне. Она постелила полотенце на одеяло и помогла мне подняться.

      – Поешь, а то сутки провалялась без кусочка во рту. Вот тебе и хлебушек. Белый, мягкий. Попробуй, какой вкусный.

      Она протянула к моему лицу кусочек