Заблуждение. История созависимости. Евгения Кали

аем.

      В центре поля в позе лотоса сидит Шива. В одной руке он держит змею, в другой стрелу.

      И все поле населено змеями и стрелами.

      – На предыдущих клетках тебе показали, что ты свернула со своего пути

      – Знаешь, я бы взяла перерыв

      Актриса возвращает мне мое помолвочное кольцо, которое служило символом в игре.

      В этот момент я просыпаюсь.

      На меня смотрит статуэтка Белой Тары. Смотрит всеми своими глазами.

      Семиглазая…

      ***

      Мое первое воспоминание. Дайте подумать.

      Вообще-то я не должна этого помнить. И меня даже почти убедили в том, что это был сон. Почти.

      Мне еще нет и года. Я не умею ходить, только ползаю.

      Ползу по ворсистому ковру какое-то время, а потом неожиданно оказываюсь на холодном линолеуме.

      Из глубины темной в любое время дня прихожей какое-то невидимое нечто вдруг хватает меня за ногу и тащит к себе. Пытаюсь вырваться, но, видимо, делаю это так нелепо, что две женщины на кухне смеются, глядя на меня. Вырываюсь и ползу к ним, на свет.

      Смотрите-ка, одна из них та, что часто прижимает меня к себе, а вторая маленькая и хрупкая, все время крутится где-то рядом.

      Потом я узнаю, что первую зовут мама, а вторую Настя, и это моя старшая сестра.

      Мне 3, и я умею говорить. И мне все время хочется, чтобы мама говорила мне, как сильно она меня любит и просила прощенья.

      – Паси пасенья! – важно восклицаю я, вырываясь из ее рук. И она смиренно улыбается и извиняется.

      А мне одного раза мало.

      И она снова извиняется.

      Такая у нас игра.

       ***

      Я сижу на руках у какого-то дяди. У него изо рта невкусно и резко пахнет. Я не знаю его, но мне не страшно: к маме в гости часто приходят какие-то шумные люди, они всегда пьют что-то из стаканов причудливой формы, но мне не дают. Мама говорит, что это для взрослых. В этот раз мама как-то по-особенному взволнована. Она подскакивает с кресла, ее лицо краснеет и глаза становятся мокрыми. И, прежде чем я успею до нее дотянуться, чтобы схватить и никуда не отпускать, она выбегает из комнаты. Дядя держит меня своими большими крепкими руками и приговаривает: – Тихо, тихо, тихо…

      Потом грохот и чьи-то крики.

      Я хочу к маме.

      А потом все как во сне.

      Маму вынимают из петли, в которую она зачем-то засунула свою голову. Хлопают по щекам, и она открывает глаза.

      ***

      …Мне около четырех. Я, крепко держась за руку сестры, вхожу в набитое людьми помещение. Все они столпились и смотрят в одну сторону. Интересно, что там такое? Я встаю на носочки, но эти большие угрюмые люди в темных одеждах закрывают весь обзор.

      Меня потихоньку подталкивают в центр. Нахожу там бабушку, сидящую на стуле, и залезаю ей на руки. Ее лицо бледное и осунувшееся, а на голове платок. Она надевает платок и мне и спрашивает: “Хочешь посмотреть на маму?”

      Конечно, хочу. Она показывает пальцем на большую темную коробку, похожую на кровать и подталкивает меня к ней. Так вот куда они все смотрят…

      Голоса вокруг стихают.

      Я подкрадываюсь к коробке, осторожно заглядываю в нее и вижу чье-то лицо. То, что, наверное, когда-то было лицом. А теперь лежит тут с покрытыми пудрой и вуалью синими опухшими  глазами.

      Вуаль как сетка, чтобы лицо, которое словно собирали заново, снова не распалась на части.

      Всматриваюсь внимательнее, и вдруг пронзает ошеломительным узнаванием:

      – Мама?!

      "Прости меня," – шептали вот эти самые губы снова и снова ещё вчера.

      Вспышка, а потом я рассматриваю и черно-белую фотографию с маминых похорон, где я заплаканная и напуганная сижу на руках у бабушки.

      18

      Я живу на подоконнике.

      На подоконнике своей большой и темной в любое время суток, комнате.

      Здесь у меня есть все, даже холодильник.

      Выходить приходится только в магазин или туалет.

      В моем холодильнике ничего нет, кроме банки с бабушкиным вареньем.

      И эта банка будто подчеркивает мое одиночество.

      А еще его подчеркивают сотни бычков в горшках с цветами.

      Мое московское первое лето сходит на нет.

      Плавится жарким асфальтом под ногами.

      Уносится вдаль проезжающими мимо остановки автобусами. На которой я сижу в ожидании… чего-то или кого-то, кто спасет меня от одиночества.

      Тот мальчик из Института журналистики и литературного творчества.

      Я часто думаю о нем и представляю, как мы целуемся.

      А он ведь просто помог мне с вступительными. Я такая влюбчивая.