Жизнь Артура Шопенгауэра. Уильям Уоллес

которые культурный ученый ум способен причислить к самой сути дела. Люди чувствовали, что перед ними тот, кто обращается непосредственно к их нуждам, а не просто «книжник», излагающий догму, которую его наняли защищать, и которая стоит на заимствованном авторитете своей исторической родословной. Можно сожалеть о том, что между ученым и массой населения существует такое разделение. Но, к сожалению, факт остается фактом: именно это вмешательство исторической формы и материала отрезает подавляющее большинство мира от прямого доступа к истине. Именно это делает девять из каждых десяти проповедей такими неэффективными, а то и вовсе бессмысленными для их слушателей. Эту историческую перегородку Шопенгауэр не преодолевает полностью; но, по крайней мере, он менее охвачен и затруднен ею, чем большинство его соперников. Отсюда его успех в тех кругах, где философия редко слышит свое имя и тем более не чувствует своего влияния.

      ГЛАВА II

      Артур Шопенгауэр родился в Данцике 22 февраля 1788 года.

      По обоим родителям он мог претендовать на голландское происхождение. Среди этих предков традиции его семьи особенно хранили память о прадеде его матери, который занимал какой-то церковный пост в Горкуме (или Горинхеме) в Голландии, и эта память была еще достаточно свежа, чтобы юный Шопенгауэр вместе с родителями отправился на место, где проповедовал их праотец. Три поколения назад от 1788 года приведут нас ко времени смерти Спинозы (21 февраля 1677 года). И не без причудливого патологического интереса мы слышим, что Шопенгауэр, гордившийся своим интеллектуальным родством с великим евреем, так много думал об этих датах, что по странному совпадению записал, что он появился на свет ровно через год и один день после того, как Спиноза покинул его.

      Возможно, влияние его голландской родословной имеет большее значение, чем эти фантазии о странном переселении душ через циклы времени. Несомненно, легко впасть в фантастические аналогии, пытаясь проследить доказательства сохранения национальных особенностей у тех, кто давно расстался с землей своих предков. Но это лишь дешевый скептицизм, который предпочитает полностью игнорировать влияние, потому что оно таится в неясности и не поддается точной оценке. Органические воспоминания о расе и семье сохраняют свою силу и в новых условиях. Биографы святого Франциска Ассизского, пораженные его страстной симпатией ко всем полевым и лесным существам и его пылкой поэзией, иногда заходили так далеко, что искали объяснение не в простых ассоциациях с Провансом, а в гипотезе о принадлежности его матери к той земле Франции, от которой он получил свое имя. Другие находят значение в том, что отец легкомысленного Боккаччо взял жену из дочерей Парижа. Подобные примеры того, как наследственные черты характера преобладают на чужой почве, можно увидеть и в истории философов. Стоицизм и более поздние секты греческой мудрости обязаны