Шабоно. Истинное приключение в магической глуши южноамериканских джунглей. Флоринда Доннер

препятствием для того, чтобы принять меня. Для индейцев не понимать их язык равносильно тому, что ты aka boreki – немой. То есть меня кормили, любили и прощали; ошибки не замечались, как будто я была ребенком. Большинство моих промахов сопровождались неистовыми взрывами смеха, который сотрясал их тела до тех пор, пока они не валились на землю и слезы не наполняли их глаза.

      Давление крошечной ручки на мою щеку прервало мои воспоминания. Тешома, четырехлетняя дочь Ритими и Этевы, лежащая на мне, открыла глаза и, пододвинув свое лицо к моему, начала моргать густыми ресницами напротив моих.

      – Разве ты не хочешь вставать? – спросила малышка, запуская свой палец в мои волосы – Бананы готовы.

      Мне не хотелось покидать теплый гамак.

      – Интереcно, сколько месяцев я провела здесь? – спросила я.

      – Много, – в унисон ответило три голоса.

      Я не удержалась от улыбки. В ответе слышалось звучание более трех голосов.

      – Да, много месяцев, – тихо произнесла я.

      – Ребенок Тутеми еще спал у нее в животе, когда ты пришла, – прошептала Тешома, приютившись напротив меня.

      Я не то чтобы перестала отдавать себе отчет о времени, но дни, недели и месяцы потеряли свои четкие границы. Только настоящее имело здесь значение. Для этих людей важно было лишь то, что происходило каждый день среди зеленых покровов леса. Вчера и завтра, говорили они, так же неопределенны, как и мимолетные сны, хрупкие, как паутина, которая заметна, лишь когда луч света проникает сквозь листву.

      В течение нескольких первых недель отсчет времени был у меня навязчивой идеей. Я не снимала самозаводящиеся часы днем и ночью и записывала в дневник каждый восход солнца, как будто от этого зависело мое существование. Я не могу точно определить, когда именно во мне произошло странное коренное изменение. Но верю, что все это началось даже до того, как я приехала в поселение итикотери, – в маленьком городке восточной Венесуэлы, где я изучала целительские практики.

      После транскрибирования, перевода и анализа многочисленных магнитофонных записей и сотен страниц заметок, собранных в течение многих месяцев работы с тремя целителями в районе Барловенто, я начала серьезно сомневаться в целях и обоснованности моих исследований. Все попытки впихнуть информацию в имеющие смысл теоретические рамки оказались бесплодными, потому что материал изобиловал противоречиями и несоответствиями. Основной смысл моей работы был в том, чтобы определить значение, которое целительские практики имеют для самих целителей и для их пациентов в контексте повседневной деятельности.

      Особый интерес представляло исследование того, как социальные условия в терминах здоровья и болезни отражались на их совместной деятельности. Я убедилась, что необходимо овладеть особой манерой, при помощи которой целители относятся друг к другу и к своим знаниям; только таким образом я смогу ориентироваться в их социуме и внутри их собственной системы интерпретаций. И тогда