Измена. Подари мне мечту. Татьяна Тэя

успешнее и жить лучше. Иначе смысл теряется. Иначе эгоизм не побеждён, – говорит твёрдо, однако снова гасит впечатление мягкой улыбкой. – Но это лишь моё мнение, ты можешь иметь другое или вовсе быть несогласной с ним.

      – Почему же… мысль твоя абсолютно понятна. Но… а как же те пары, кому счастье родительское недоступно в виду… м-м-м… проблем со здоровьем? Ты их махом в эгоисты записал? Эгоисты поневоле, выходит?

      Он не знает, что тема для меня болезненная, но почему-то сейчас не ощущаю той пронзительной боли, которая возникает каждый раз, когда разговор заходит о детях.

      Матвей качает головой из стороны в сторону, в такт ритмичной мелодии, льющейся из динамиков. Из-за открытого верха она глушится внешними шумами, но мой водитель решил не тревожить покой ночных улиц, врубая музыку на полную мощность.

      – Тут, безусловно, не в их нежелании дело, а в обстоятельствах, – произносит, чуть растягивая слова. – Впрочем, они могут взять ребёнка из детского дома.

      – Это ответственность.

      – А родить своего не ответственность?

      Пожимаю плечами.

      – Там ты берёшь чужого на воспитание, кто знает, может, у родной матери получилось бы лучше, а ты всё испортишь.

      – У родной матери уже не получилось, раз она его в детдом сдала.

      – Она могла… погибнуть.

      – Это другой разговор.

      – Да… другой… странную мы тему для беседы нашли.

      Матвей соглашается.

      – Точно. Странную. – И тут же её меняет: – Ну а ты, что, разводиться планируешь, значит?

      – Да, – говорю твёрдо, а потом думаю о впустую потраченных рядом с Ромой годах и добавляю полушёпотом: – Давно следовало это сделать.

      Матвей бросает на меня короткий взгляд. Но никак не комментирует, не спрашивает, почему я этого не сделала, и это прекрасно. Не уверена, что готова сейчас лезть в дебри нашей с Ромой болезненной созависимости.

      Да я жила рядом с ним, вернее, существовала. А он терпел и погуливал, как выяснилось. Увеличивая объем лапши на ушах отнюдь не доверчивых женщин. Аню одуванчиком не назовёшь, баба с клатчем, мать заждавшегося папу Вадички, тоже не невинный лебедь, да и я, собственно, когда надо умею выпустить и когти, и зубы. Но все втроём каким-то странным образом терпели Романа Романовича и проглатывали его ложь.

      Мы проносимся по Невскому проспекту, сворачиваем на Литейный, затем берём влево, по мосту, мимо здания Цирка, покружив по улочкам, выскакиваем у Летнего сада, тёмная громада деревьев которого упирается в низкое облачное небо.

      Нам везёт – зелёная волна бежит впереди нас, мы не стоим на светофорах, гоним вперёд, огибаем Марсовое поле и въезжаем на Троицкий мост.

      Матвей поднимает верх. В салоне тут же становится тихо и уютно, мягкий дип хауз вибрирует в стереосистеме, задавая ритм питерской ночи.

      – Хватит. Хорошо проветрились.

      – Да, никогда не ездила с открытым верхом.

      – Ранней весной?

      – Вообще не ездила.

      Действительно не каталась в кабриолетах, а у самой в старой машине только лючок сверху открывался,